Рогожское кладбище в Москве.

В истории старообрядческой Белокриницкой иерархии Рогожское Кладбище имело весьма огромное значение: оно было руководящим центром всей старообрядческой Церкви, тут бился пульс всей церковной жизни, сюда, как к сердцу, стекались со всей России, да и из-за заграницы все скорби и все радости миллионного старообрядчества. Отсюда распространялась по всей России Белокриницкая иерархия. Рогожское — это не кладбище в обычном смысле этого слова, хотя тут есть и довольно обширное место упокоения почивших старообрядцев, особо отгороженное. Это густое поселение, почти городок за Рогожской заставой, с многочисленными кельями, домами, богадельнями, приютами и великолепными церквами Божиими. Рогожское — это вся старообрядческая Москва, лицо всей старообрядческой России. Здесь именно было соборне решено принять святителя с Востока и устроить епископскую кафедру за границей. Собственно, Рогожское Кладбище, а в лице его вся Российская старообрядческая Церковь приняла митрополита Амвросия и учредила Белокриницкую митрополию. В России это Кладбище и заменяло собою митрополию.
Священство на Рогожском Кладбище никогда не прекращалось[276] . Уже по присоединении митр. Амвросия здесь продолжали служить еще два священника из прежних — о. Иоанн Ястребов и Петр Русанов, оба подчинившиеся Белокриницкой иерархии. Русанов, однако, вынужден был отступить в единоверие, а о. Иоанн остался верным св. Церкви до самой смерти своей, последовавшей 19 декабря 1853 г. Он дожил до глубокой старости — 83 лет, прослужив на Рогожском Кладбище 49 лет и 9 месяцев.
В главе «Духовные центры старообрядчества в России» мы уже говорили, как и при каких условиях возникло Рогожское Кладбище: в самом начале своем оно уже подверглось гонениям со стороны высшего духовенства господствующей церкви и в такое «либеральное» время, каковым было царствование Екатерины Великой. Удивительно, как оно уцелело в страшную николаевскую эпоху, когда были разгромлены все исторические духовные центры старообрядчества, когда даже за границей, в Австрии, по требованию царя Николая, был закрыт сам Белокриницкий монастырь. Ясно, что только Десница Божия прикрыла его от дерзновенных попыток врагов совсем уничтожить его. А попыток этих было немало, и Рогожскому Кладбищу пришлось пережить и претерпеть много тревог, нападений, насилий, ограблений и прочих неприятностей.
Гонения начались еще при Александре I. После оставления Наполеоном Москвы и занятии ее донскими казаками во главе с отечественным героем графом Платовым, старообрядцем, рогожане поставили в одном из своих Рогожских храмов походный полковой алтарь, подаренный Рогожскому Кладбищу Платовым, и старообрядческие священники начали служить в нем Божественную Литургию. Но ровно через девять лет и семь месяцев алтарь этот был убран по требованию правительства и служение обеден прекратилось[277]. Это было еще при Александре. Потом начались гонения николаевские. В 1835 г. правительство закрыло детское отделение Рогожской богадельни: живите и учитесь, как хотите. Детей разогнали. Вскоре закрыли и больницу для душевнобольных и самих больных разогнали. Затем закрыли и все три Рогожских храма, но потом открыли[278]. В 1854 г., 9 августа, последовало Высочайшее повеление отобрать у старообрядцев одну из их Рогожских церквей и превратить ее в единоверческую. Была отобрана меньшая из церквей — Никольская, да и в той некому было молиться. 23 сентября того же года она была освящена для единоверцев.
Такому событию особенно был рад Московский митрополит Филарет. Собственно, по его инициативе совершилось это отобрание. Он надеялся и старался и все Рогожское Кладбище превратить потом в единоверческое.
Рогожское Кладбище было под постоянным наблюдением правительства: на нем жил и все дела его контролировал особый государственный чиновник-смотритель. В августе 1854 г. по Высочайшему повелению таковым смотрителем был назначен статский советник Мозжаков, человек грубый, резкий, бесчестный, страшно ненавидевший старообрядцев и лакейски преданный Филарету. Он пробыл в этой должности только год с лишним, но за такой краткий срок наделал столько зла старообрядцам и Рогожскому Кладбищу, что даже его заместитель, государственный чиновник г. Лонгинов в своем официальном рапорте описывает этот год как сплошной ужас.
Правительство с какою-то необъяснимою жутью боялось, как бы на Рогожском Кладбище не водворились священники Белокриницкого рукоположения. Вероятно, николаевский трепет перед этим священством заразил и само правительство. Особенно трепетал правительствующий Синод. Митрополиту же Филарету появление одного какого-нибудь священника этого рукоположения казалось чрезвычайным ужасом. Над Рогожским Кладбищем действительно навис настоящий ужас сыска, шпионства, непрерывных обысков и разного рода выселений с него мирных жителей. Смотрителю Мозжакову по Высочайшему распоряжению от 15 декабря 1854 г. было приказано: принять деятельные меры к отысканию «старообрядческих духовных лиц» (конечно, писалось злобно и ругательски неприлично, хотя и царем: «раскольнических лжедуховных лиц»)[279]. Разумеется, Мозжаков, как подобострастно выражается профессор Субботин, «исполнял свои обязанности с беспримерным усердием»: «…все старания он прилагал к тому, чтобы поймать появившихся в Москве, за стенами кладбища, австрийских попов и самого их архиепископа Антония Московского». Кладбище было окружено густой сетью шпионов и доносчиков. Даже единоверческие духовные лица занимались шпионством: единоверие на Кладбище было штабом шпионства и доносов. Справедливо говорит Субботин, что «время, когда Мозжаков был смотрителем Кладбища и доныне вспоминается рогожцами, как одно из самых тяжелых»[280]. Мозжаков сам рапортовал правительству: «Приняты были мною самыя строгия меры, вследствие коих не только сам я, но и чрез агентов своих, должен был следить за всяким шагом раскольников»[281]. Если сам глава шпионов и охотников на старообрядцев считает свои меры «самыми строгими», то можно себе представить, что это были за меры и в какой убийственной атмосфере жили московские старообрядцы, если каждый шаг их контролировался шпионскими и всякого другого рода средствами и мерами. Помимо мер, которые тогда считались законными и которые были даже Высочайше предуказанны и утверждены, Мозжаков применял к старообрядцам и другие меры и средства, которые даже и по тогдашним бесправным временам признавались незаконными и своевольными. Государственный чиновник Лонгинов перечисляет их в своем официальном рапорте г-ну московскому губернатору. «Я нашел, пишет он, на Рогожском Кладбище раскольников и их имущество жертвами самых произвольных распоряжений» В то время старообрядцев прихожан Рогожских храмов насчитывалось 30 тысяч, да призреваемых в рогожгких богадельных палатах содержалось более 600 человек. Единоверцев же числилось лишь полторы тысячи душ, причем не все они были московскими жителями, следовательно, не были кладбищенскими прихожанами. Призреваемых же единоверцев было не более 25 человек. Лонгинов фактически доказывает, что цифра единоверцев в полторы тысячи человек «есть мечтательная и существует только на бумаге». На самом деле их было очень незначительное количество. И тем не менее, огромное количество старообрядцев, которые на свои личные средства содержали всех призреваемых и все Кладбище, «считалось ничем в сравнении» с небольшой кучкой единоверцев. Последние «часто против всех правил справедливости оказывались правыми», а старообрядцы, «запуганные принимавшимися против них частными и общими мерами, виновными, переносили придирки, обиды и гонения». Вслед за отобранием от них часовни для единоверцев, у них была отнята и одна богадельная палата на сорок человек совершенно «своевольно и в противность воли строителя оной и его сына», а больные этой палаты переведены были в другие. Захватывали единоверцы и частные дома старообрядцев и размещали в них то своих призреваемых, то свой приют. Самоуправно забирали в Рогожских храмах церковные книги, дорогие облачения и другие церковные принадлежности. Наконец, последовало, как выражается официальный рапорт, «неслыханное самоуправство в запрещении старообрядцам отправлять в часовнях Кладбища службы». Всякое богослужение прекратилось в этих храмах. Затем последовало строжайшее распоряжение о применении к старообрядцам закона о купеческих гильдейских повинностях. От старообрядцев-купцов отбирались все купеческие права, а с ними и все права по воинской повинности, коими пользовались их дети и внуки. Они превращались в бесправных людей: им предстояло разорение и гибель их предприятий и дел, а также расстройство и семейного положения. Но они все это могли сохранить лишь присоединением к единоверию. Вот и пошли массовые присоединения купцов к единоверию: в виду того, что 1 января 1855 г. кончался срок о приписке к купеческому сословию, в два последних дня декабря — 30 и 31 — присоединились к единоверию 341 человек гильдейцев-старообрядцев. Конечно, присоединение это было лишь на бумаге, многие присоединенные в глаза не видели единоверческого священника, присоединявшего их, они получили от него через какое-либо другое лицо (сына, приказчика) лишь свидетельство о присоединении, которое нужно было представить в купеческую управу. Тем не менее, самому Рогожскому Кладбищу грозила гибель: вследствие такого огромного количества присоединенных его объявило бы правительство просто единоверческим. Но, выражаясь словами профессора Субботина, «по неведомым судьбам Промысла Божия», пекущимся о Церкви Христовой и о гонимых чадах ее, внезапно скончался император Николай Павлович — 18 февраля 1885 г. Старообрядцы сразу же вздохнули свободнее, как и вся великая страна — Россия. Пошли перемены в правительстве. Жестокий, своевольный и крайне несправедливый смотритель Кладбища Мозжаков был удален с этой должности и заменен новым чиновником, выше упоминавшимся М.Н. Лонгиновым, камер-юнкером, довольно известным литератором, человеком в высшей степени справедливым, честным и гуманным. Вскоре последовало и разрешение старообрядцам Рогожского Кладбища восстановить так долго не совершавшееся богослужение в кладбищенских храмах. Разрешение это выражено в отношении министра внутренних дел на имя московского губернатора, графа Закревского, от 15 января 1856 г. В следующее же воскресенье старообрядцы собрались в огромном количестве в своем зимнем храме, чтобы принести благодарственное Господу Богу служение по случаю такой радости. Как же не радоваться, как не ликовать: русское правительство разрешило русским же людям молиться Богу в своих родных храмах.
Но вскоре эта радость превратилась, уже при новом императоре, в чрезвычайно длительную печаль, тянувшуюся почти целых полстолетия. Что же случилось? 21 января того же 1856 г., в субботу, была отслужена обычная вечерня, а утром — 22 утреня и часы. Конечно, у всех старообрядцев было радостное, почти пасхальное настроение. Таковым оно и должно быть. Но эта радость христиан была тяжкой и невыносимой для врагов истинного христианства. Один из них, иеромонах Парфений, прозванный Гусляцким, отступник от старообрядчества, прославившийся как клеветник, которого даже Субботин называет в своей «Истории Белокриницкой иерархии» за его гнусные клеветы, «нелепейшим Парфением». Именно этот грязный предатель написал донос в Петроград одному лицу, близкому к царю, а тот доложил его Александру Николаевичу. В доносе было описано ликование старообрядцев Рогожского Кладбища, и что при этом будто бы произошло столкновение между единоверцами и старообрядцами и вообще произошли какие-то беспорядки. Государь приказал министру внутренних дел произвести расследование по этому делу. Новый правительственный смотритель на Рогожском Кладбище, г. Лонгинов, произвел, по предписанию московского губернатора, самое тщательное расследование о злополучном богослужении и, кроме того, о минувших делах отстраненного смотрителя Мозжакова, об его насилиях, а также о состоянии единоверия на Кладбище. Г-н Лонгинов представил обширный доклад г-ну губернатору, а тот препроводил его г-ну министру внутренних дел, который в свою очередь доложил его государю. О состоявшемся богослужении, которое дало повод Парфению клеветать на старообрядцев, говорилось в этом докладе: «Торжество состояло в общем веселье, в слезах радости при первой общей молитве людей, верующих по-своему, но обязанных за то отчетом не другим людям, а Богу, и лишенных противозаконно сего утешения в течении четырнадцати месяцев. Если радость эта преступна, то виновны в ней те, кто осмелились самовольно отнять у них это утешение и подали им тем самым повод изъявлять ее в высшей степени при возвращении им законного права». Лонгинов установил, что никаких ни беспорядков, ни столкновений старообрядцев с единоверцами при этом торжестве не было. Замечательное суждение для того времени высказал этот чиновник со мерах борьбы с старообрядцами и о самом старообрядчестве. Он считал, что «вопрос о расколе есть не один церковный вопрос, а вопрос государственный и общественный». При этом ссылался на общественное мнение, которое решительно высказывалось «в пользу мер кротости и справедливости» в отношении к старообрядцам.
Все же доносы на старообрядцев, оказавшиеся ложными и явно злонамеренными, он определил как «отчаянные вопли, основанные на своеволии и разных корыстных расчетах».
После такого рапорта, написанного блестяще и, главное, основанного на несомненных фактах, нужно было ожидать, что старообрядцев оставят в покое: пусть молятся Богу по-своему. В то же время и в правительственных сферах повеяло духом свободы и справедливости. Но в дело вмешался сам Филарет, знаменитый Московский митрополит, имевший огромное влияние не только в духовных кругах, но и в правительственных сферах. Вскоре после радостного богослужения старообрядцев он отправил в Петербург Синоду секретное донесение об этом событии. Его очень возмутило, что при богослужении старообрядцев «было необыкновенно большое собрание» молящихся и что при этом «зажжено было множество свечей», а главное — «против царских врат была поставлена курильница», и с чем бы вы думали? — «с ладаном». Вот чего испугался великий святитель православия — ладана. Но это еще не все. Было нечто поопаснее самого ладана. Хотя Филарет заявляет в донесении, что за богослужением старообрядцев (он, конечно, выражается: «раскольников»), «по неимению священства не было никакого молитвословия», но добавляет, что «в последующие дни замечено, что во время службы отворяемы были царские врата и служащий делал возгласы. Так как сего не может делать мирянин, то заключают, что служащий был лжесвященник. Одежда на нем была мещанская, и он острижен по-мещански, но могло быть, что он под верхней одеждой скрывал епитрахиль». Полагают, — добавлял Филарет, — что это был австрийский поп[282]. А это-то и было самое страшное и самое гибельное для всего православия. Боже мой! Как это было грозно! Нашествие Наполеона на Москву с «дванадесят язык» не так волновало филаретов и Синод, как это таинственное появление в царских вратах старообрядческого храма какого-то неизвестного лица в «мещанской одежде». Филарет высказывает опасение: не было ли разрешено начальством богослужение в храме Рогожского Кладбища, — «…это был бы печальный случай, которого последствия нелегко измерить». В заключение московский митрополит решительно и убежденно заявляет: подкрепить раскол на Рогожском Кладбище, — значит, подкрепить его даже до отдаленного края Сибири, и напротив, ослабить его на Рогожском Кладбище, — значит ослабить его повсюду»[283].
При расследовании дела о богослужении на Рогожском Кладбище имелось в виду и это донесение Филарета. В представленном императору всеподданнейшем докладе министра внутренних дел 20 апреля того же года были опровергнуты и все эти волнующие митрополита догадки его насчет старообрядческого священника, будто бы в «мещанской одежде» отправлявшего богослужение в Рогожском храме. Министр счел нужным отметить при этом, что даже в предшествующее царствование «правительство не решалось опечатать ни Рогожских, ни Преображенских часовен». Упомянул даже, что эти «часовни имеют частые отношения с уральскими казаками, по всему вероятию, с раскольниками линейного казачества». Подчеркнул, что «в настоящую минуту политическое положение России восприняло новый вид» и т.д. Министр разъяснил государю даже и такую простую вещь, что «лишение гражданских прав и материальных выгод не могут успешно действовать на совесть и на умы раскольников в деле обращения их к православию»[284]. Тут нужны другие меры, духовные: кротость, справедливость, любовь. Это должно бы духовенство православной церкви разъяснить и внушить государю. Но оно, напротив, имело свое спасение в мерах полицейских, в средствах принуждения и насилия, преследования и гонения старообрядцев.
Митрополит Филарет настойчиво продолжал вести полицейскую политику, он добивался во чтобы то ни стало закрыть Рогожское Кладбище, отобрать его у старообрядцев. Он сумел два раза лично разговаривать с императором по этому вопросу и хвалился потом, что имел успех. Дело о Рогожском кладбище было передано в Петербургский Секретный Комитет, который и постановил о старообрядческих храмах на Рогожском Кладбище: «Запечатать алтари» и «дозволить раскольникам рогожским приходить в часовни только молиться про себя, без чтения и пения». Это постановление было представлено на утверждение императора 20 июня 1856 года, и он тогда же утвердил его с особой собственноручной резолюцией: «Исполнить, тем более, что так как на Рогожском Кладбище священников нет и не должны быть допущаемы, если не присоединятся к православию или единоверию, то и алтари для службы не нужны». По свидетельству автора книги «Деятельность митрополита Филарета по отношению к расколу», г. В. Беликова, уже на другой день Петербургский митрополит Никанор «с восторгом уведомлял московского святителя об этой резолюции государя, полагая, — как писал он, — что защитники поповщинской секты не скоро сообщат вам решительное утверждение, весьма утешительное для православных и единоверцев». «Это известие, — сообщает г. Беликов, — доставило великое утешение митрополиту Филарету»[285]. Он сам писал: «С благодарением к Богу и к благочестивейшему государю императору приемлю правосудие, сказанное его императорским величеством православию и единоверию»[286]. Он «поспешил сообщить это радостное известие священникам и старостам единоверческих церквей на обоих старообрядческих Кладбищах (в том числе и на Преображенском, беспоповском), приказавши в то же время по возможности негласно наблюсти и дознать чрез священника Симеона Морозова, когда и каким образом исполнено будет распоряжение государя о запечатании алтарей, и донести ему об этом. Вскоре повеление государя было приведено в исполнение со всею точностью: алтари в обеих часовнях Рогожского Кладбища были запечатаны, и доступ в них австрийскому духовенству был загражден. Так неудачно закончилась, благодаря, главным образом, м. Филарету, эта новая попытка рогожских старообрядцев провести на свое Кладбище новоявленное священство», — не без удовольствия заключает г. Беликов. Зато как радовались и как торжествовали филареты и никаноры, Синод и все архиереи, да и все их православие! Профессор Субботин еще раньше Беликова отмечал, что запечатание алтарей Божиих на Рогожском Кладбище «доставило великое утешение митрополиту Филарету»[287]. Но по внутреннему смыслу в этом филаретовском торжестве и в великом утешении заключалось убийственное поражение самого господствующего и ликующего православия, ибо для всех ясно, что этот акт насилия над старообрядцами продиктован страхом перед моральной и духовной силой старообрядчества, внушен жутким ужасом перед старообрядческой иерархией. Неизвестного старообрядческого попика, будто бы служившего на Рогожском Кладбище, до смерти перепугался всесильный митрополит Филарет. Его охватила трусливая боязнь, что из-за одного неведомого иерея, наряженного еще только в «мещанский камзол», может поколебаться все православие и, чего доброго, совсем погибнуть. Этот трепетный страх внушил Филарет и самому всероссийскому императору. Не по какому другому мотиву царь приказал запечатать старообрядческие алтари, как только по этому единственному — по страху перед старообрядчеством. Какое слабое православие! Как могли старообрядцы питать к нему какое-либо уважение, когда сами верховные руководители его: митрополиты, Синод и даже фактический глава его — государь считали его столь слабым, в такой поразительной степени бессильным и нетвердым, что его мог расшатать и ослабить один рогожский старообрядческий священник! Этот акт запечатания алтарей у старообрядцев был демонстративным позором казенного православия. Обесславил им себя перед всем христианским миром и император. То, что он совершил на Рогожском Кладбище над старообрядческими церквами, именно то самое, но только в несравненно больших размерах и с большей смелостью, через шестьдесят лет совершили безбожники над всей Россией. «Великое утешение» Филарета превратилось в великое торжество большевизма и безбожия!
Московские старообрядцы неоднократно обращались к правительству и к самому государю Александру Николаевичу со слезными просьбами — распечатать их святые алтари. Просили они об этом после освобождения крестьян от помещиков в 1861 г., просили после освобождения болгар от турецкого владычества в 1878 г. В одном прошении к министру внутренних дел, графу Лорис-Меликову старообрядцы писали: «Веруя безусловно в просвещенную готовность вашего сиятельства на всякое доброе и справедливое дело, мы берем смелость обратиться к Вам, благородный граф, с нашею всепокорнейшею просьбою. Не откажите нам в вашем предстательстве — повергнуть нашу мольбу к стопам Августейшего Монарха: да окажет он и нам, верным сынам своим, свою великую милость, да распространится и на нас его отеческое милосердие. Да повелит он, великий государь, Освободитель, освободить и наши святыни от наложенных на них печатей. Да раскроются врата наших храмов и да даруется нам, старообрядцам, приемлющим священство, святое право с чистым и сокрушенным сердцем возносить к Всевышнему наши горячие молитвы по заповеди апостола: «За царя и иже во власти суть»[288].
Все эти прошения и ходатайства оставались голосом, вопиющим в страшной, выжженной злобой и ненавистью пустыне. Только в 1883 г., уже при Александре III, старообрядцы вымолили разрешение поставить маленькие алтари на солее, примкнутыми к запечатанным алтарям. Но не долго они простояли, только три года — поднялась духовно-православная травля против старообрядческого служения в алтарях Божиих: архиереи, митрополиты, миссионеры и главный их вождь — профессор Субботин вопияли все время о «неслыханным попирании Высочайшей воли о запечатании алтарей на Рогожском Кладбище», пока не добились распоряжения правительства снять алтари. «Благодарение Богу, — торжествовал кощунственно профессор Субботин, — алтарей этих уже не существует»[289]. Так святые храмы Рогожского Кладбища во все последующее царствование императора Александра III и в первую половину царствования нового императора, Николая II, продолжали оставаться с запечатанными алтарями Божиими и без приставленных временных алтарей. Волею православных и настойчивым требованием православных митрополитов и прочих «благочестивых» людей, старообрядчество лишено было права и возможности в самом сердце их собственной страны, в своих святых храмах приносить бескровную Жертву Господа Нашего Исуса Христа. Только уже в 1905 году последовало открытие запечатанных алтарей Божиих, о чем будет речь в своем месте.
Белокриницкая митрополия.
По названию старообрядческого селения Белая Криница (в Буковине, в Австрии) не только монастырь, вблизи этого селения возникший, получил наименование Белокриницкого, но и митрополия, учрежденная здесь митрополитом Амвросием, получила то же название; и самая иерархия, распространившаяся больше всего в России, стала называться Белокриницкой. Вернее бы называть ее Греческой или Константинопольской, ибо первый митрополит Белокриницкий Амвросий, как и первый в России митрополит Михаил при князе Владимире, был грек и имел на себе хиротонию от Константинопольского патриаршего престола, будучи посвящен в святительский сан самим Константинопольским патриархом при участии всего патриаршего Синода. Но так как наименование Белокриницкая иерархия весьма симпатично и отвечает самому качеству иерархии — белой, т.е. чистой, ничем не запятнанной в своем каноническом достоинстве и в безусловной преемственности ее от Самого Христа, то это титулование с радостью было принято старообрядческой Церковью и закреплено ее жизнью и деятельностью. Но противники и враги называют ее «австрийской», а последователей ее — «австрийцами» и «австрияками». Разумеется, и в этих названиях ничего нет конфузного — существуют же названия: греческая иерархия, русская, западная, восточная; с апостольских времен самые церкви назывались по именам языческих городов и стран: римская, эфесская, коринфская, египетская, африканская и т.д. Но враги старообрядческой иерархии вкладывают в это название — «австрийская» — обидный для русских людей смысл — измены России и русской национальности[290], почему старообрядцы и избегают этого названия. А теперь оно само собой отпало, ибо и Австрии уже не существует, и сама Белокриницкая митрополия в других уже пределах.
Много Белокриницкая митрополия пережила радостей, но немало в ее истории было и горя, и всяких тревог. Много крупных и чрезвычайных событий произошло в Белокриницком монастыре за все эти почти сто лет его существования с момента учреждения в нем святительской кафедры. Сколько здесь было за это время соборов, всяких духовных съездов, совещаний! Каких только депутаций, сановных, официальных и частных лиц не видел в своих стенах этот духовный центр старообрядчества, начиная с мелких австрийских чиновников и кончая королевскими особами. В нашей краткой Истории мы можем отметить лишь немногое и прежде всего — самих митрополитов.
Всех митрополитов Белокриницких было после м. Амвросия восемь.

АМВРОСИЙ

1. Кирилл

2. Афанасий

3. Макарий

4. Никодим

5. Пафнутий

6. Силуян

7. Иннокентий

8. Тихон

Согласно установления Белокриницкого общебратского собора, все Белокриницкие митрополиты прежде своего посвящения в это достоинство должны были подписать следующее «Изложение правил о содержании митрополита, его наместника и архимандрита», состоящее их пяти пунктов, «основанных на фундаментальном общебратском Уставе», представленном в свое время австрийскому правительству.

В первом пункте говорится: «Все, находящиеся на жительстве в Белокриницком монастыре, не только священники и архимандриты, но и самые архиереи имеют быть, как ныне, равно и навсегда, без всякаго денежного жалованья (монастырский Устав. Гл. 5. Ст. 1), для того пища и одежда и вся прочая житейская потребность да будет для всех от монастырской общебратской трапезы. А одежда приличествующая для каждого, по достоинству чина и занятий (монастырский Устав. Гл. 2. Ст. 4-6)».

Второй пункт говорит о доходах, поступающих в монастырь: какие бы они ни были, они не могут поступать в собственность или разделяться между братиями, но должны быть общемонастырскими. Исключается особая присылка именная, но и в таких случаях «излишняя на своих руках содержать запрещается, а должна быть положена в общемонастырское хранилище», откуда положивший «имеет власть на настоящую себе потребу и паки получить, только было бы не на растление общебратскаго и собственнаго обычая (монастырский Устав. Гл. 5. С. 2). В случае же смерти все оставшееся имущество митрополита или епископа, или архимандрита и прочих уже совершенно поступает в общую монастырскую собственность (Кормчая. Гл. 44. Л. 358 и 359; Устав монастырский. Гл. 5. С. 3), разве при животе своем кому что своим писанием заповедует, но не вне монастыря» (Исключение сделано лишь для м. Амвросия, по особым обстоятельствам).

Третий пункт «Изложения» устанавливает взаимоотношения митрополита, наместника и архимандрита монастыря. «Права монастырскаго заведывания да не смешиваются с делами святительскими». Архимандрит руководствуется вполне монастырским Уставом под «благочинным покорением митрополиту». Митрополит руководствуется Кормчей и Уставом. Если он захочет устроить что-либо новое к братской пользе, то может это сделать лишь с согласия «монастырскаго общебратскаго собора».

Четвертый пункт — о праве отлучек из монастыря митрополита, епископа и архимандрита: все отлучки должны быть с согласия и благословения старшего. Если кто совершает соблазн (чего Боже сохрани), то с таковым следует «поступить по точному смыслу монастырскаго Устава», которому подчинен и сам митрополит (ст. 4 в «Предмете о святителе»). Оговорено, что и митрополит Амвросий подчинен этому порядку.

Пятым пунктом требуется, чтобы настоящее «Изложение» подписывали своеручно перед хиротонисанием все будущие митрополиты, наместники и архимандриты. Уклоняющийся же от сего «да не будет поставлен в сан предназначеннаго ему достоинства. Ибо, по долгу всеобщего христианскаго закона, всем духовным пастырям, повинующимся гласу Христа Спасителя, подобает крест носити паче пасомых, и не наемником быть, но и самую душу свою за пасомых полагать. Правила же соблюдать прежде самому, да и тии удобно соблюдут. В заключение же заповедуется именем Господним, дабы Соборное сие Изложение хранить навеки свято и нерушимо, аминь». Генваря 5/17 дня 7354-1846 года.

На подлинном «Изложении правил» значатся следующие подлинные подписи:

1. «Митрополит Амвросий (греческими литерами. Здесь же рукою инока Павла приписано: «Си есть Амвросий митрополит 1-й». Приложены две печати: одна митрополита Амвросия, другая монастырская.

2. Белокриницкаго монастыря архимандрит Геронтий.

3. Того же 5/17 генваря 7354-1846 года подписал: Священноинок Кирилл, предъизбранный в епископа епархии Майноса и в наместника Белокриницкой митрополии.

4. Священноинок Ануфрий, предъизбранный во епархии Ибраиловской — подписуюсь Августа 26 дня 7355-1847 года.

5. Священноинок Аркадий, предъизбранный во архимандрита Белокриницкого монастыря. Декабря 14 дня 7359-1851 года. Во архиепископы поставлен Августа 22 дня 7302-1854 года.

6. 1862 года. Белокриницкого монастыря архимандрит Сергий.

7. Священноинок Антоний, предъизбранный в архиепископа епархии града Фурмоса и в наместники Белокриницкой митрополии. Сентяб. 7 дня 1867 года.

8. Священноинок Афанасий, предъизбранный в архиепископа епархии града Ибраилова и в наместника Белокриницкой митрополии. Подписуюсь июня 2-го дня 1871 года.

9. Священноинок Макарий, предызбранный во епископа епархии Тульчинской и в наместника Белокриницкой митрополии, подписуюсь июня 3-го дня, 1900 года, а поставлен во епископа 8-го дня 1900 года. Произведен митрополитом Макарий 1906 года, сентября 10 дня, 7415 года»[291].
После поставления Амвросия.
1. Кирилл, митрополит Белокриницкий, как мы в своем месте уже говорили, был избран в наместники митрополии по жребию из трех предызбранных кандидатов. Нужно заметить, что жребий не всегда бывает удачным, но его нельзя оспаривать, ибо он отдается на волю Божию. А она непостижима и таинственна, и ей нужно покоряться безусловно и с любовью. Так был принят и жребий Кирилла — с покорностью воле Божией. Строгой, трезвой, высоконравственной жизни, твердый ревнитель благочестия, ревностный иногда не по разуму, митрополит Кирилл имел слабый характер, легко поддающийся влиянию посторонних лиц. Пока был жив инок Павел и имел на него благотворное влияние, все иерархические дела того времени шли великолепно. Но Павел скончался очень рано, не дожив до полных даже 46 лет: умер 5 мая 1854 г. Под этим числом в Павловой «Памятнике происходящих дел» рукою архидиакона Пафнутия Овчинникова, впоследствии знаменитого старообрядческого епископа Коломенского, записано: «Сего числа в 9 часу по полудни, то есть в вечор, в среду преполовения праздника Пасхи, преставился от сея жизни верховнаго совета член и основатель и правитель сей Белокриницкой митрополии, преподобный отец инок Павел великий в вечное наследие, идеже и всем нам подобает быти». Еще более скромно отмечена смерть Павла в Ануфриевском «Памятнике». «Блаженный ктитор святой митрополии сей, инок Павел отыде к Богу на вечную жизнь». Очень кратко возвещает и надпись на могильном каменном кресте: «Под этим крестом погребено тело раба Божия инока ПАВЛА, восстановителя православной старообрядствующей иерархии устроением в 1840 году святительского престола в здешней Богоспасаемой митрополии. Он родился 1808 года, июня 29-го, постригся в иноки 1836 года, а преставился 5-го мая 1854″[292]. Скромная, благочестивая и святая жизнь Павла, богатая, однако, величайшими делами, удивительными подвигами и несравненными победами даже над императорами всесильными, закончилась так тихо и незаметно, по-пустынному, как умирали великие подвижники древности. И как убого-скромно возвещают о сем все вышеприведенные надписи: какая-то неизъяснимая грусть и скорбь в них слышится. Старообрядцы не умеют прославлять своих действительно великих и замечательных деятелей[293]. Но может быть, в этой молчаливой скромности и заключается настоящее величие[294] . В некоторое утешение себе будем думать так.
Инок Павел Белокриницкий знаменит и славен не только «восстановлением старообрядческой иерархии и устроением святительского престола», но и как даровитый писатель и глубокий знаток Писания. После него осталось немало его творений, некоторые их них мы упоминали в своем месте. Особенно выдаются своими обоснованиями и внутренними достоинствами его Устав Белокриницкого монастыря и Десять посланий к беспоповцам. Павел с помощью Божиею не только смог восстановить иерархию в старообрядческой Церкви, но и обосновать ее и защитить от всяких обвинений своими богатыми знаниями Священного Писания, церковных канонов, святоотеческих творений и истории церковной[295] . Поэтому она и имела такой необычайный, лучезарный успех в России при невозможных даже условиях. Павел умер рано — почти в самом расцвете своих лет и сил. Таинственно-загадочна такая смерть. Но не дано нам проникать в непостижимые тайны Божий.
Еще при жизни инока Павла митрополит Кирилл имел аудиенцию у нового австрийского императора Франца Иосифа I. Об этом имеется следующая запись в Ануфриевском «Памятнике» под 9 октября 1851 года:

«Сего числа вечером прибыл в Черновицы государь император Франц Иосиф I, а 10-го числа до полдень наш митрополит Кирилл с братиями являлся к нему в квартиру на личную аудиенцию, как и прочие знаменитые особы, для поздравления с благополучным приездом. Царь принимал веселым лицом, весьма радостно. И по изъявлении ему митрополитом многолетнего здравия и счастливого царствования, он, выслушав, отвечал всем: «Я Буковину сердечно люблю и вам желаю пребывать и в верноподданической любви под нашим покровительством всегда и в покое». И так, почтенно всем кланяясь, отпустил с благодарностью. Император вечером на забаву выезжал в каменный обширный сад, который был весь чудесно иллюминирован огнями… Там же от всяких наций, живущих в Буковине, представляемы были царю от числа черни мужеского и женского пола народы, каждая нация своим чередом, и кто в чем искусен, представляли ему свои мирские забавы, то есть иные на инструментах играли, а иные песни пели, другие же танцевали. А наши христиане, липоване, по обыкновению своему русской природы, поднесли государю хлеб-соль, и он принял своими руками. А от мирских забав наши отказались. Однако спели ему многолетие трижды. Но и паки на другой вечер в Радауцах (ибо тамо приказано было таковому быть сбору: там свободнее было время, где то же самое происходило) наши мужчины пели многодетно и праздничные славники. Потом особым своим отделением жены и девицы подходили к царю и все вкупе спели один ирмос «Радуйся Царица», ибо им полюбися сия песнь и всем знаком. И тако они сим аки бы предназначили ему невесту, имеющую быть царицу. И царь был всем доволен».

Какую грустно-радостную трагедию переживали тогда русские люди, старообрядцы: в России русский царь преследует их, русских людей, за их верность древлерусской вере, старорусским святым книгам, чинам, обычаям; а чужой им царь, австрийский император, дает им, совсем не австрийским людям, свободу, покровительствует их вере и Церкви, признает их митрополита как законного святителя, оказывает ему внимание и честь. В родной стране грусть, скорбь, плач и рыдания, а в чужой — радость, ликование, велие празднование.
После смерти инока Павла большую печаль причинил русским старообрядцам и вообще всей старообрядческой Церкви и сам митрополит Кирилл. Под влиянием и по настойчивому внушению одной раздорнической партии он рукоположил на Москву 24 июня 1864 г. другого епископа, Антония 2-го, чем нарушил канонический порядок и за что сам подвергся осуждению как со стороны Российского Собора старообрядческой Церкви, так и со стороны митрополита Амвросия. Впоследствии м. Кирилл осознал свое преступление и подверг Антония 2-го, как незаконно поставленного и учинившего раздор церковный, конечному извержению из сана на состоявшемся в Белокриницкой митрополии Соборе 5 июня 1871 г.[296]
Дожил м. Кирилл до глубокой старости — 88 лет, управлял митрополичьим престолом 26 лет и почил о Господе благочестно 2 декабря 1873 г. За два дня до смерти он призвал к себе священноинока Феодосия и сказал ему: «Исповедуй и причасти меня». Феодосии исполнил его желание. Пособоровали же его за три часа до смерти. Погребение состоялось 7 декабря. Совершали его: наместник Афанасий, архиепископ Аркадий Васлуйский и Иринарх, архиепископ Славский с несколькими архимандритами, игуменами и иереями. Было множество народа из разных мест[297].

2. Почившего м. Кирилла заместил новый митрополит Афанасий. В мире Аггей Феодорович Макуров, он долгое время священствовал в большом приходе села Писк, отстоящем от г. Браилова в трех верстах. Став вдовым, он был избран епископом на Браиловскую епархию и 3 июня 1871 г. был рукоположен в это достоинство м. Кириллом, тогда же наречен был и наместником митрополии. Девятого мая 1874 г. был всесоборне возведен в митрополиты Аркадием, архиепископом Измаильским, Иринархом, архиепископом Славским и Виссарионом, епископом Тульчинским. Характера уравновешенного и спокойного, Афанасий управлял Белокриницкой митрополией благоразумно и мирно в течение 32 лет. Он так же, как и предшественник его, имел честь быть на аудиенции у австрийского императора, того же Франца-Иосифа I, в Радауцах. Эта встреча митрополитом императора была еще торжественнее и задушевнее. Царь пожал руку Белокриницкому святителю и низко поклонился ему в ответ на его приветствие. Инокини женского монастыря Белокриницкого пели императору многолетие и молитву Святому Духу «Царю Небесный», и поднесли ему две шитые золотом лестовки. Царь тепло их благодарил, а лестовки надел на руку и так с ними сел в карету, показывая их народу. Так как об этом царском приеме было напечатано в заграничной старообрядческой газете «Старообрядец», откуда узнали о нем и русские старообрядцы, то у последних любезное и покровительственное отношение австрийского императора к их зарубежным братьям вызвало печальную зависть. Они писали в названную газету: «У вас в Австрии митрополит Афанасий встречает царя, и царь берет его за руку и, любовно пожимая, благодарит с поклоном за встречу и поздравление. А у нас в России все епископы под полом, в погребах или где-нибудь в непроходимых лесах и болотах сохраняются. Но чтобы явно выйти поздравить государя нашему епископу — Боже, сохрани! Не позволит совершить такой соблазн духовенство господствующей церкви… Старообрядцы в Москве только помолились Богу за царя, и то митрополит Московский Макарий было с ума сошел по этому случаю: бегал ко всем министрам с жалобой на раскольников и самого царя просил слезно — подражать своему отцу, Николаю Павловичу»[298]. В своем месте мы сообщали о том возмутительном факте, что Московская консистория, с благословения митрополита Макария, знаменитого церковного историка, привлекла старообрядцев Рогожского Кладбища к ответственности за напечатание в московских «Полицейских Ведомостях» объявления о молебствии за царя в Покровском храме Рогожского Кладбища. В России — это уголовное преступление, а в Австрии сам император принимает старообрядческого митрополита как законного святителя и отдает ему соответствующую честь.
В 1889 г. неизвестно по какой причине, думаем, по внушению из России, Императорская Королевская Центральная Комиссия в Вене запросила старообрядческую митрополию: в каком состоянии она находится в настоящее время, на каком основании существует, какое ведет просвещение, ведутся ли метрики? На эти вопросы ответил м. Макарий обширной докладной Запиской от 27 февраля (11 марта), того же года[299]. Мы воспользуемся ею, чтобы познакомиться с тогдашним состоянием митрополии.
Самостоятельное существование старообрядческого (липованского) вероисповедания основано на целом ряде официальных документов, начиная с Высочайшей грамоты Императора Иосифа II (от 9 октября 1783 г.) и Высочайшего декрета императора Фердинанда (от 18 сентября 1844 г.) и кончая разными определениями Высокой Надворной Канцелярии и ее предписаниями губернской власти об утверждении и признании Белокриницких митрополитов и их наместников. «Итак, липованская старообрядческая церковь, существуя самостоятельно, не имеет никаких отношений к греко-восточной церкви». Дальше излагается различие старообрядческой церкви с греко-российской. Ярко говорится о бывших в царствование Алексея Михайловича проклятиях и осуждениях на православных христиан и на древнерусские обряды, обычаи и книги, что и совершило церковный раскол. «Начиная с 1656 и 1667 гг. все двести с лишком лет не могли ослабить оскорбленной памяти миллионов русского народа. Двести с лишком лет, несмотря на всевозможные виды преследований и гонений, несмотря на соблазны материальных выгод, на обольщение цивилизации, с изумительною цепкостью, твердостью, настойчивостью, мужеством удерживаются эти массы народа на историческом своем пути». Что касается церковного устройства старообрядческого вероисповедания, то оно таково: митрополит как верховный святитель, его наместник, хоть также епископ, состоит в зависимости у митрополита; затем священнослужители: иеромонахи, иеродиаконы и прочие церковнослужители и иноки — всего числом от 40 до 50 человек, жительствующие в Белокриницком монастыре. Все они находятся в подчинении у митрополита; и сам митрополит состоит под духовной зависимостью Собора своих единоверных епископов, которые существуют преимущественно в России под названием старообрядческих епископов (не признанных официально русским правительством).
В обществах липованских, т.е. сельских, существует духовенство так называемое белое: священники, диаконы и прочие церковные причетники, все женатые (по правилам греко-восточной церкви), поставляемые от Белокриницкого митрополита и священнодействующие под его зависимостью. Липованские общества, или селения в Буковине суть следующие: 1) Белая Криница, 2) Климоуцы, 3) Липовень (или Соколинцы), 4) Лукавец (или Лукавцы) и 5) Мехиздра. Во всех этих селениях существуют школы, в которых наука простирается не далее, как только читать книги на церковно-славянском языке и писать самым простым, ненаучным способом. Преподавание высших наук в этих школах невозможно за неимением средств, достаточных для содержания учителей, получивших образование. Под управлением Белокриницкого митрополита состоят липованские общества и их духовенство и в разных городах и селениях Румынии. Метрические книги в липованских обществах Буковины ведутся самостоятельно через своего писаря по форме, изданной губернским управлением.
Настоящая докладная Записка отправлена за подписью митрополита Афанасия. Императорская Комиссия вполне удовлетворилась данными объяснениями.
Замечательное событие произошло в митрополии в 1901 году. В январе этого года ее посетили три духовные особы римско-католической церкви: 1) французский епископ, 2) сопровождавший его монах-священник и 3) граф Андрей Шептицкий, тогда только просто монах (чина св. Василия), впоследствии знаменитый униатский митрополит в Галиции (кафедра в г. Львове). Принял их в Белокриницком монастыре митрополит Афанасий, а беседовал с ними от его имени о. Пафнутий Овчинников. Переводчиком был граф Шептицкий, прекрасно знающий русский язык. Беседа шла о двух предметах: 1) о причинах, разъединяющих старообрядчество с русской синодальной церковью и 2) об отношении старообрядчества к римско-католической церкви.
По первому пункту о. Пафнутий указал на:

а) проклятия и анафемы Московских соборов 1655, 1656 и 1667 гг. на православных христиан, не принявших нововведенных Никоном церковных обрядов и книг;

б) полемические книги, изданные синодальной властью в обличение старообрядчества и

в) жестокие гонения в России против старообрядцев.

По этим предметам беседа велась весьма обстоятельно. О. Пафнутий, превосходный знаток в этой области, разъяснил высоким гостям, что никоновские реформы, вызвавшие раскол русской церкви, заключались не только лишь в отмене старых вековых обрядов, но и в признании их «злобожними» ересями злейших еретиков: «ариан, савелиан, несториан, духоборцев, аполинариан, армян и прочих проклятых еретиков». Никон и его соборы провозгласили, что и «староцерковное славословие: аллилуйя, аллилуйя, слава Тебе Боже будто бы не прославляет Бога в троичности Лиц и потому — богомерзко и противно вере православной». Самый Символ Веры, то есть, «Верую во Единаго Бога…», в древнецерковном произношении Никон и новые соборы осудили как отступление от подлинного текста греческого Символа, подлежащее «наистрашнейшим клятвам и анафемам святых отец и святых Вселенских Соборов». Довольно подробно рассказал о. Пафнутий и о «жестоких, бесчеловечных гонениях, воздвигнутых никоновской церковной властью против приверженцев церковной старины: о страшных пытках, мучениях, смертных казнях, сожжениях в срубах и на кострах». «Гонительное действие против старообрядцев усилилось еще, — продолжал о. Пафнутий разъяснять своим собеседникам, представителям римо-католической церкви, — и такими учреждениями, как, например, «Духовная Декастерия» — ужасное судилище, по существу своему инквизиция, которая развилась в России во всей своей ужасающей силе. С инквизиционной целью были учреждены инквизиторы и протоинквизиторы по духовному управлению». Это разъяснение о. Пафнутия было собственно ответом и по второму пункту собеседования: об отношении старообрядчества к римо-католической церкви, так как инквизиция в самых чудовищно-жестоких ее проявлениях и применениях есть порождение именно римской, западной церкви; русская лишь пересадила этот душеубийственный плод на свою почву, обильно полив ее и пропитав потоками русской крови — крови древлеправославных мучеников. За сим о. Пафнутий, перейдя ко второму пункту собеседования, указал и на другие догматические погрешности Римской церкви, главным образом на

а) догмат о непогрешимости папы и

б) догмат о непорочном зачатии Девы Марии.

Посещение римско-католическими духовными особами Белокриницкой митрополии вызвало отклик в русской духовной и светской печати. В синодских «Церковных Ведомостях» (1901 г., № 3) была напечатана корреспонденция об этом событии. В «Московских Ведомостях» (того же года, № 27) напечатана была статья под заглавием «Наш раскол». В обоих этих органах печати было объявлено, что папистический Рим имеет какие-то виды на старообрядчество, враждебное православию и что посетившие Белокриницкую митрополию «любознательные туристы» представляют собой «целую разведочную комиссию». Было подчеркнуто в означенных статьях, что о. Пафнутий не мог в своей беседе с этой «комиссией» указать никаких существенных причин, разделявших старообрядчество и новообрядчество, кроме «одного лишь исторического раздражения, которое, как болезнь, наверное, исцелит время». Вследствие такого бесцеремонного искажения Белокриницкой беседы о. Пафнутий вынужден был выступить печатно со своими разоблачениями этого искажения. Он довольно обстоятельно изложил свои объяснения в изданной им брошюре «Беседа в Белой Кринице о современных церковных вопросах» (Черновцы, 1901 г.), откуда мы и заимствовали наше настоящее изложение.
В ноябре 1902 г. в митрополию прибыла старообрядческая делегация из России, уполномоченная Третьим Всероссийским Съездом старообрядцев, состоявшая из следующих лиц: Д.В. Сироткина (из Нижнего Новгорода), А.И. Морозова (из Богородско-Глухова), М.И. Бриллиантова (из Москвы), Ф.Е. Мельникова (из Петрограда) и Н.Д. Зенина (из Егорьевска). Цель ее — ознакомить митрополита с положением церковно-иерархических дел старообрядческой Церкви в России и установить между нею и митрополией более тесную духовную связь. Делегация эта потом посетила греческое кладбище в г. Триесте, на котором похоронен м. Амвросий, разыскала его могилу и подняла вопрос о перенесении тела почившего святителя в Белокриницкий монастырь. Это намерение старообрядцев вызвало большую, паническую тревогу в синодальных кругах господствующей в России церкви. В появившихся по этому поводу статьях в «Московских Ведомостях» и в синодских «Церковных Ведомостях» отмечалось, что эта «раскольническая затея» чрезвычайно зловредна и для православия, и для всей России, ибо старообрядцы-«австрийцы» могут канонизовать своего Амвросия, объявив его нетленным, тогда произойдет неисчислимый соблазн для православных, а раскольники из России установят непрерывное паломничество в Белокриницкую митрополию, русские миллионы потекут в Австрию, а Белая Криница превратится в богатейшую в мире лавру. Русское правительство поэтому должно принять самые энергичные меры, чтобы эта затея «раскольников» не осуществилась. Действительно, тогдашний обер-прокурор Синода К.П. Победоносцев, очень враждебно относившийся к старообрядчеству, сделал австрийскому правительству какое-то представление[300] и старообрядцы таким образом лишены были возможности перевезти своего первого митрополита в им же учрежденную митрополию.
Было и еще одно печальное событие в митрополии в годы правления ею м. Афанасием и тоже по вине той же русской синодальной власти. В 1885 г. в типографии старообрядческого Мануйловского монастыря (в Молдавии) была напечатана замечательная книга знаменитого старообрядческого писателя-богослова священноинока Арсения (Швецова), впоследствии епископа Уральского, под названием «Истинность старообрядствующей иерархии противу возводимых на нее обвинений». В книге этой уничтожающе опровергнуты все обвинения, какие только могли придумать миссионеры новообрядческой церкви против Белокриницкой иерархии. В очень незначительном количестве книга эта была доставлена в Россию, и там она, попав в руки врагов, вызвала у них против себя остервенелое неистовство: духовно бороться против такого литературного оружия они не могли, они чувствовали и сознавали свое бессилие в такой борьбе[301] . Нужны были им другие меры, с которыми они веками сжились: меры насилия, физического уничтожения этой ненавистной и опасной книги. Не допустить ее в Россию. Много экземпляров ее погибло на границе. Но главный склад ее был в Белокриницком монастыре. Одно время м. Афанасий получил из губернии известие, что вот-вот прибудут в митрополию чиновники-сыщики, по предписанию из России, и будут разыскивать «Истинность», и если найдут ее, то плохо будет монастырю и митрополии. Белокриницкие хорошо еще помнили, как по требованию императора Николая I был послан в заточение м. Амвросий и самый монастырь был закрыт. Митр. Афанасий со страху приказал уничтожать «Истинность», и много тогда было сожжено книг в печах Белокриницкого монастыря. Было бы благоразумнее вывезти книги в соседние селения и там сохранить их. Этого благоразумия не проявил Белокриницкий владыка, чем и омрачил свое долголетнее управление митрополией, в общем светлое и спокойное. Митрополит Афанасий дожил также до глубокой старости — до 80-летнего возраста. Умер 1 сентября 1905 г.

3. Наместником митрополии в это время состоял Макарий, епископ Тульчинский, рукоположенный на эту епархию еще в 1900 г. 4-го июня[302] митрополитом Афанасием в сослужении Иринарха, архиепископа Славского. До этого времени он состоял священником в г. Яссы. В митрополиты же Белокриницкие он был соборне возведен Московским архиепископом Иоанном в сослужении трех епископов 10 сентября 1906 г. Первенствующее участие в этом священнодействии московского святителя оказалось предзнаменательным: потом, почти через девять лет, м. Макарию суждено было, по неисповедимому Промыслу Божию, в самой Москве, на Рогожском Кладбище, рукополагать в архиепископы преемника Иоаннова — Мелетия, епископа Саратовского.
М. Макарий управлял митрополией всего лишь четырнадцать лет, три месяца и три недели. Управление это можно разделить на два немного не равных периода: первый период был спокойным, тихим, вполне мирным и в духовном и в гражданском смысле, а второй был с большими потрясениями и злоключениями как для самого митрополита, так и для всей митрополии, именно в гражданском смысле, можно даже сказать — в военном. В июле 1914 г. вспыхнула война между Австрией и Россией; начала ее Австрия, к ней примкнула Германия; и продолжалась она четыре года. Известно, каким глубоко национальным духом и неиссякаемым патриотизмом пронизано и пропитано старообрядчество в России, несмотря ни на какие гонения и черную братоубийственную несправедливость, которую они переживали на своей родине в течение веков. Такими преданными России они остались и за рубежом. Понятно потому, в какое странное положение они попали, когда началась война Австрии против русских. Когда русская армия начала забирать Буковину, митрополит Макарий был арестован австрийцами и заключен в тюрьму в Радауцах. По вступлении русских войск в Буковину, м. Макарий тотчас же обратился к новому черновицкому губернатору камер-юнкеру С. Евреинову с усерднейшей просьбой повергнуть к стопам русского государя как от имени митрополита, так и всей его буковинской паствы, чувство благодарности за охранение русскими властями их святынь, а также чувство любви и преданности русскому государю и готовность служить России и Престолу. От императора последовал следующий ответ на имя Евреинова: «Передайте старообрядческому митрополиту Макарию мою благодарность за высказанные чувства и за готовность его вместе с паствою быть верными слугами Престолу. Николай». Какая изумительная перемена!
Николай I в свое время требовал от австрийского правительства выслать первого Белокриницкого митрополита, Амвросия, как «бродягу» (Высочайшее выражение), а монастырь Белокриницкий закрыть, что и было тогда же исполнено, а Николай II благодарит Белокриницкого митрополита за выраженные им чувства и титулует его присущим ему святительским званием — митрополит. Еще до вступления русских войск в Буковину, старообрядцы в Румынии по предписанию м. Макария во всех своих церквах молились Богу об императоре Российском и о победе России над ее врагами[303]. Теперь же и все буковинские старообрядцы стали возносить эти же молитвы.
С разрешения русских военных властей, м. Макарий выехал в Москву, куда и прибыл 12 февраля 1915 г. В это время Московской новообрядческой епархией управлял тоже митрополит Макарий; таким образом, в Москве оказалось не только два митрополита, старообрядческий и новообрядческий, но и два Макария. Разумеется, Белокриницкий Макарий в паспорте титуловался митрополитом как законнопризнанный святитель. В синодских кругах это произвело некоторый переполох и смущение. Но никакие государственные устои от этого не зашатались, и м. Макарий Белокриницкий продолжал спокойно жить в первопрестольной столице России. В это время скончался Московский архиепископ Иоанн (24 апреля того же года), и был поднят вопрос об оставлении в Москве на овдовевшей святительской кафедре м. Макария. Однако московские старообрядцы нашли неудобным в такое время (военное) учреждать в Москве старообрядческую митрополию. Был избран на Московскую кафедру в архиепископы Мелетий, епископ Саратовский, и митрополит Макарий с сонмом российских епископов возвел его в архиепископское достоинство 30 августа этого же, 1915 г. Митрополит Макарий совершал святительские служения и в других городах России. Так, в том же году он торжественно служил в Петрограде на Громовском старообрядческом Кладбище в Вербное Воскресенье. О всяком служении его сообщалось в столичных газетах, выходящих тогда под военной цензурой, с титулованием его совершенно свободно «митрополитом» и «высокопреосвященным» владыкой. И новый православный Макарий на Московской митрополичьей кафедре не протестовал против этого и никого не привлекал за сие к ответственности, как это делал его предшественник, тоже Макарий (Булгаков). Как поумнели за это время православные архипастыри! Но зато приближались страшные времена разнузданной и безумной революции в России. Митрополит Макарий поспешил уехать в свою митрополию Белокриницкую. Уже после Февральской революции 1917 г. на русских военных фронтах пошло революционное разложение: русские войска начали позорное отступление из Буковины. Толпы распущенных и революционно отравленных солдат проходили и через Белокриницкую митрополию: здесь они занимались грабежом, всякими насилиями, избили самого митрополита. Всем пришлось спасаться бегством от этих насильников. Это были уже не русские герои-солдаты, защитники отечества, его славы и чести, а какие-то интернационалисты-грабители. За время войны много пострадала Белокриницкая митрополия — и от австрийских солдат, и от указанных революционных банд. Много погибло ценностей, много было разрушено и зданий: весь большой корпус монастыря с многочисленными кельями сгорел, и уже не было средств его восстановить.
Митрополиту Макарию и всем буковинским старообрядцам предстояли тяжелые испытания, если бы Австрия осталась в прежней силе. Но по версальскому договору Буковина отошла к Румынии, и м. Макарий под покровительством Румынского правительства дожил благополучно, имея 73 года от роду, до того января 1921 г., когда и почил о Господе в Белокриницком монастыре, где и погребен[304].

4. В том же, 1921 г., в июле месяце, состоялся Освященный Собор в г. Измаиле (в Бессарабии, тогда входившей в состав Великой Румынии). На Соборе был избран в митрополиты Иннокентий, епископ Нижегородский, в то время занимавший кафедру Кишиневскую. О нем мы еще будем говорить ниже. Здесь отметим лишь, что он получил в России еще до рукоположения в епископский сан большую известность как писатель-полемист, написавший солидные сочинения в защиту и оправдание старообрядческой Церкви. После захвата большевиками власти в России ему пришлось бежать из родных пределов и найти себе убежище в Румынии. Здесь он и получил в управление Кишиневскую епархию. Румынским и австрийским старообрядцам он был известен и лично, так как он, по поручению российских старообрядческих епископов, был и в Австрии и в Румынии, объездил здешние епархии и даже участвовал в возведении в митрополиты своего предшественника Макария. Избрание епископа Иннокентия в митрополиты было утверждено и российским старообрядческим Собором, состоявшимся в Москве в следующем, 1922 году, в мае месяце. Но занять митрополичью Белокриницкую кафедру ему все-таки не было тогда суждено. По клеветническому и злостному доносу на него врагов старообрядческой Церкви он был выслан румынским правительством в Сербию (Югославию) в том же мае того же 1922 г., и хотя по ходатайству румынских старообрядцев он через полтора года был возвращен в Румынию, но на митрополичий престол был уже возведен другой епископ, румынский подданный, Никодим, занимавший Тульчинскую епархию.
В мире Никифор Федотов, он служил сначала в сане диакона в Журиловке (Добрудже), потом священником в селении Нарыкей(?), при пострижении в иночество получил имя Никодим. В сан Тульчинского епископа рукоположен митр. Макарием в сослужении епископа Славского Леонтия 13 октября 1919 г. В митрополиты был избран на Ясском Соборе 24 сентября 1924 г. и в том же году 1 октября возведен в это достоинство.
Правление его было весьма кратковременным — всего лишь два года. 15 октября 1926 г. он скончался в Славском мужском монастыре, где и погребен. Имел от роду 71 год.

5. Никодиму наследовал Пафнутий, в миру — Петр Федосеев, белокриницкий житель. Он был сначала поставлен в Браиловского епископа 21 ноября 1926 г.; в митрополита же Белокриницкого возведен 8 июня 1928 года[305].
Правление его отличалось большими смутами и волнениями в Измаильской епархии из-за ее епископа Феогена, под влиянием которого и находился м. Пафнутий. Измаильская епархия, недовольная Феогеном, изобличенным во многих преступлениях, требовала на целом ряде своих епархиальных съездов и приходских собраний удалить его от управления епархией. На состоявшемся в Яссах в мае 1931 года Освященном Соборе постановили удалить епископа Феогена с кафедры на один год, по прошествии которого он может служить лишь в тех приходах, куда его пригласят. Однако по истечении этого срока не только никто не пригласил Феогена служить, но состоялось три епархиальных съезда, в Килии, Вилкове и в Измаиле, которые единогласно постановляли: просить м. Пафнутия созвать Освященный Собор и навсегда удалить Феогена с Измаильской епархии и на место его возвести другого епископа, которого изберет епархия. Митрополит Пафнутий все не созывал Собора, отчего и происходили смуты почти по всей Бессарабии, которая, в сущности, канонически еще не была отъединена от Российской старообрядческой иерархической области, не было выражено на это ни согласия российской иерархии, ни, тем более, какого-либо соборного постановления. Феоген был поставлен незаконно еще при жизни Одесского епископа Кирилла, в ведении которого находилась Бессарабская епархия. Епископ же Иннокентий имел не только от епископа Кирилла письменное поручение управлять Кишиневской епархией, но и от Рязанского епископа Александра, заменявшего в Москве архиепископа Мелетия, скрывавшегося в то время от большевиков в Донской области, письменное полномочие на рукоположение за границей епископа, при необходимости — самостоятельно и единолично, причем полномочие это дано было от имени всех российских старообрядческих епископов. Феоген же вел церковь к раздору и расколу. Ввиду таких обстоятельств епископ Иннокентий, руководствуясь 8 правилом Третьего Вселенского Собора и вышеупомянутыми письменными полномочиями и с единодушного согласия всей Измаильской епархии, рукоположил для нее нового епископа, протоиерея Стефана Кравцова (беженца из Одессы, с 1931 г. священствовавшего в г. Кишиневе), получившего при пострижении имя Силуяна. Рукоположение состоялось в г. Вилкове 15/28 июля 1935 г. при участии почти всего духовенства епархии и при многотысячном собрании народа. На торжество это был заблаговременно приглашен и м. Пафнутий. Но он не приехал. Тогда же начали бессарабские старообрядцы ходатайствовать перед румынским правительством о разрешении созвать Освященный Собор старообрядческой Церкви. Таковой состоялся в мае месяце следующего, 1936 г., в самой митрополии под председательством м. Пафнутия. Собор единогласно утвердил епископа Силуяна на Измаильской кафедре, а Феогена окончательно удалил на покой. Епископ Иннокентий утвержден был на Кишиневской епархии, и сами эти епархии, Измаильская и Кишиневская, были, наконец, канонически и соборно присоединены к остальным старообрядческим епархиям в Румынии, о чем и послано соответствующее извещение Московской архиепископии. После сего во всей Бессарабии водворился мир церковный и полная тишина по всем приходам[306]. Гражданское правительство издало, со своей стороны, особое распоряжение по всем уездам Румынии, где проживают старообрядцы, административным и судебным властям строго наблюдать, чтобы Феоген нигде, ни в каком старообрядческом приходе не вмешивался в церковные дела и не вел бы раздорническую политику, что он делал доселе.
В правление Пафнутиево в самой митрополии произошло два замечательных в ее истории события, в которых имел счастье принимать участие м. Пафнутий. Это посещение митрополии румынским королем Карлом II в сентябре 1935 г., и посещение ее Буковинским митрополитом Виссарионом в июле (августе) 1937 г.
Осенью 1935 г. в Буковине происходили маневры румынской армии под командой самого короля. Посещение им Белокриницкой митрополии со всей своей свитой и со всем штабом армии было описано со всеми подробностями во всех румынских газетах, обильно снабженных при этом многочисленными фотографиями, заснятыми в митрополии. Мы воспользуемся этими описаниями, чтобы дать нашим читателям сведения как о самом этом событии, так и о внешнем состоянии самой митрополии к тому времени. «В теплую осень, обагряющую местные буковинки, мы путешествовали по пыльным дорогам Буковины, по следам маневрирующих войск, — повествует корреспондент газеты «Мурентул». — И вот из-за гор показалось нам необыкновенное зрелище, необъяснимый мираж, который как бы выводил нас из оцепенения. Вдали, среди покрытых лесами холмов, встают величественные, узорчатые, покрытые глазурью колокольни, точно в декорации Бориса Годунова. Эти не имеющие подобия по всей стране башни принадлежат старообрядческому женскому монастырю в Белой Кринице, а также старообрядческой митрополии и остальным четырем церквам той же веры. В них молятся православные, оставшиеся верными правильной христианской Церкви. Приблизившись, очаровательный пейзаж, вместо того чтобы рассеяться, принял необыкновенные размеры, и перед нами предстал один из самых великолепных памятников русского искусства на румынской земле. Это церковь Успения Божией Матери в женском монастыре. Построенная по поручению и на средства одной русской княгини[307] за несколько лет перед войной (мировой), эта церковь, стоящая в те времена свыше полутора миллионов золотых рублей, представляет собою драгоценность, состоящую из скульптуры, из камня, позолоченной бронзы и глазури, а также образец русского искусства, дошедшего перед своим упадком до апогея. Величественного размера, подобный большим московским церквам старого времени, храм этот заключает в себе богатства, которые наполнили бы любой показательный музей соответствующей эпохи. На дубовом резном иконостасе для трех алтарей расставлены в ряд в гармоническом порядке иконы, писанные лучшими иконописцами и окованные в серебро и золото; многие из них покрыты многочисленными нитями из жемчуга и драгоценных камней. Остаешься окаменевшим от изумления перед громадой драгоценных металлов, украшающих величественный храм, в котором молится смиренный, бедный, не принятый во внимание, обремененный непосильными налогами народ, который вынужден выполнять тяжелую полевую или на […] работу, чтобы заработать ковригу хлеба. Встретил нас старообрядческий митрополит Пафнутий с монастырским и сельским духовенством. Старец с седыми волосами, с редкой бородой, с маленькими карими глазами, живой, слегка сгорбленный, говоря с трудом, но правильно, по-румынски, принимает нас под тополями[308] с несказанным благожеланием…
Принятый по древнему обычаю с хлебом-солью, монарх присутствовал за красивой службой в монастырском мужском соборе, которую отправил митрополит, окруженный духовенством, монахами и монашками из соседних церквей. Приглашенный потом наверх, в резиденцию митрополита, его величество попробовал финиковую настойку, необыкновенно хорошую, черную икру, привезенную единоверцами с Рукавов, традиционный пряник и выслушал с благожеланием и симпатией размерные и мудрые слова митрополита, который был осчастливлен тем, что увидел у себя короля страны. Вместе с приветственными словами по поводу посещения Е. В.[309] старообрядцев, он сказал, несколько слов об их нуждах. Король выслушал с большим благожеланием правдивые жалобы старообрядцев и вписал их в записную книжку.
Прием, который оказали старообрядцы нашему королю, был так полон энтузиазма и в особенности так откровенен, что он не может быть забыт долгое время. Митрополит в облачении, окруженный монахами и монашками, вышел встречать монарха с хвалебными церковными песнопениями и провожал его при отъезде со всем народом, воодушевленным присутствием высокого гостя. Никто не мог удержать этот смиренный, простой и честный народ от того, чтобы подойти как можно ближе к королю, прибывшему увидеть их чистые хозяйства, величественные церкви и выслушать через их митрополита нужды людей, забытых начальством в этом углу, в котором нужно столько поправить, чтобы потом иметь право гордиться этим…»[310].
Посещение Белокриницкой митрополии Буковинским (Румынским) митрополитом Виссарионом было менее помпезным, но не менее знаменательным. Оно состоялось 28 июня (10 августа) 1937 г., и было ответным на визит м. Пафнутия, сделанный последним в Черновицах митрополиту Виссариону в предыдущем году. Прибыл Буковинский митрополит в Белокриницкий монастырь вместе со своими священниками и диаконами на трех автомобилях, на которых он совершал объезд своей епархии. Все они подъехали прямо к церкви в мужском монастыре митрополии. Митрополит Виссарион, выйдя их автомобиля, облачился в соборную мантию и в каптырь черного цвета. При входе в церковь его встретил м. Пафнутий, облаченный тоже в соборную мантию и в белый каптырь и держа в руках св. крест. Рядом с ним стоял монастырский келарь с хлебом и вином на блюде. Была здесь в сборе и вся братия мужского монастыря, а также и из женского монастыря прибыли все сестры, а из села — множество народа. Митрополит Пафнутий сказал в приветственном слове, что он встречает дорогого гостя, как в библейские времена встречал патриарха Авраама священник Мельхиседек, царь Салимский, с хлебом и вином. Митрополит Виссарион принял хлеб и поцеловал его. И хлеб, и вино (в маленьком графинчике) были взяты в автомобиль. Весь сонм монастырский сейчас же запел стихеру «Бог Господь и явися нам». Оба митрополита вошли в церковь со всем народом. Иеродиакон монастырский о. Ипполит, взойдя на амвон, сказал многолетия 1) королю, 2) митрополиту Пафнутию и 3) митрополиту Виссариону; на каждое многолетие пелось по 9 раз «многая лета». После сего м. Виссарион сказал м. Пафнутию и всем собравшимся благодарственное слово, в котором высказал большую радость, что его так тепло и так сердечно встретили здесь, и закончил пожеланием всем мира и любви. Затем м. Виссарион и вся его свита были приглашены м. Пафнутием в его покои, где была предложена скромная трапеза. Отсюда м. Виссарион отправился в женский монастырь, где восхищался величием, богатством и архитектурной красотой Успенской церкви. И здесь его встречали и провожали инокини с пением церковных песнопений. Тепло и душевно он распрощался с м. Пафнутием и со всем собравшимся народом. Посещение это оставило в митрополии приятные воспоминания. Оно было во всей истории старообрядчества действительно исключительным[311].
Еще одно крупное событие произошло в период правления м. Пафнутия. После завершения мировой войны (1914- 1918 гг.) к Румынии отошла не только Буковина с Белокриницкой митрополией, но и Бессарабия с тамошними старообрядцами. Жизнь и церковно-иерархическое положение бессарабских старообрядцев были обеспечены тогдашними религиозными законами Российского государства, а буковинских старообрядцев — особым Статутом (Уставом), составленным иноком Павлом Белокриницким и утвержденным австрийским правительством. В Румынии же старообрядцы искони (еще с Молдавии) пользовались всеми религиозными правами фактически, но государством румынским не были эти права закреплены в каком-либо специальном законе или статуте. В 1925 г. румынское правительство издало Закон о культах, в него внесены были почти все существующие в Румынии вероисповедания и даже секты, но старообрядческое вероисповедание не было даже упомянуто. Это встревожило румынских старообрядцев. В мае 1925 г. был по этому поводу созван в г. Браилове Собор, на котором и решено начать перед правительством ходатайства о признании старообрядчества как самостоятельного и законного культа. Главным деятелем в этом деле был епископ Кишиневский Иннокентий. Именно он составил и соответствующий Меморий правительству о правах старообрядцев. Но ходатайства эти не доводились до конца, ибо многие старообрядцы были против признания их правительством в каком-либо специальном законе, который, как им думалось, закрепостит старообрядчество, лишив его внутренней свободы. Противником такого Закона был в первое время сам м. Пафнутий. Однако впоследствии ему же самому и пришлось просить правительство о признании старообрядчества как законного культа и об издании для него особого Статута. В то же время в румынской церкви произошел раскол из-за введения в ней нового календарного стиля — Григорианского, взамен старого — Юлианского. Старостильники стали преследоваться. На местах гражданская власть стала смешивать «стилистов» со старообрядцами, и старообрядческим церквям кое-где грозило закрытие их. Нужно было принимать какие-то меры против такой опасности. А для сего требовалось узаконить старообрядческую Церковь с ее правами и с ее уставами. На Белокриницком Соборе 1936 г. снова было постановлено возобновить ходатайства перед правительством о признании старообрядчества. Снова епископом Иннокентием был составлен новый Меморий, в котором изложена история старообрядчества, его основы и отличие его от других вероисповеданий. Статут же был составлен Ф.Е. Мельниковым. В нем, состоявшем из шести разделов, изложен внутренний строй старообрядческой Церкви, порядок ее иерархического правления, епархиального и приходского, а также и те основы, на которых существует весь этот строй. Только в ноябре 1938 г. правительству был предоставлен митрополитом Пафнутием как этот Статут, так и Меморий, когда уже само Министерство культов потребовало от митрополита представить старообрядческий Статут. Но потребовалось еще восемь лет непрерывных ходатайств старообрядцев перед румынским правительством, пока оно наконец-то не утвердило этот Статут, и старообрядческая Церковь в Румынии не стала официально признанной и утвержденной[312].
Митрополит Пафнутий скончался 26 марта с/с 1939 г. и похоронен в Белокриницком монастыре. Всего прожил 76 лет.

6. Заместителем Пафнутия на состоявшемся в том же 1939 г. 12/25 июня в г. Браилове Освященном Соборе избран был Измаильский епископ Силуян. Возведение же его в сан митрополита состоялось в митрополии 26 июня (9 июля) того же года. Но новому митрополиту не суждено было долго митрополитствовать, ибо вскоре же он заболел и слег в постель. А потом последовало и самое тяжкое бедствие для всей митрополии, как и для всей старообрядческой Церкви. В конце июня 1940 г. вся северная Буковина, в том числе и Белокриницкая митрополия, отошла к советской России: 17/30 июня вечером отряды красноармейцев появились в Белокриницком монастыре. Митрополит же выехал лишь утром этого же дня, избежав таким образом вражеских рук. Захват митрополии большевиками был столь внезапным, что из нее ничего не было вывезено, все попало в руки безбожной власти: вся митрополия целиком со всеми церквами, святынями, древнейшими иконами, крестами, редкостными книгами, богатейшими облачениями и прочей церковной утварью. Мужской монастырь был немедленно ликвидирован советской властью, монашествующие разогнаны, церкви закрыты, все имущество конфисковано, многое ценное вывезено в Москву. Белокриницкая митрополия прекратила свое существование, по крайней мере, на Буковине.
На состоявшемся 22 июля с/с того же года собрании епископов и священнослужителей в Славском монастыре постановлено кафедру митрополии обосновать в г. Браилове с оставлением за ней прежнего исторического наименования — Белокриницкой, по примеру древних Александрийских патриархов, которые и после овладения Александрией магометанами продолжали титуловаться Александрийскими, хотя жили уже в Константинополе, и по примеру Киевских митрополитов, которые после разорения Киева татарским нашествием продолжали именоваться киевскими, хотя жили уже то во Владимире, то в Москве, то в других российских городах. На том же собрании в Славском монастыре постановлено рукоположить на Маньчжурскую старообрядческую епархию благоговейного и достойного христианина Тита Деевича Качалкина, которого еще пять лет назад маньчжурские старообрядцы избрали кандидатом в епископы. Постриженный в иноки с именем Тихона, он был рукоположен в епископы на Маньчжурскую епархию митрополитом Силуяном и епископом Иннокентием 25 августа того же, 1940 г.[313] в селе Камень (Добруджа).
Митрополит Силуян обосновался в г. Браилове. Но здоровье его не восстановилось. Пособоровавшись на третий день Рождества Христова, он тихо скончался накануне Богоявления Господня, в 10. 30 часов утра, 5 января 1941г. Погребение же состоялось 11 того же января. Похоронен на общем старообрядческом кладбище в г. Браилове. Назначенный на 12/25 февраля того же года Освященный Собор в Браилове для избрания нового митрополита не состоялся по причине прибытия малого количества участников. Собор был отложен на 25 апреля (8 мая) того же года.

7. На состоявшемся в г. Браилове Освященном Соборе 25 апреля (8 мая) 1941 г.[314] был единогласно избран митрополитом Белокриницким Иннокентий, в то же время временно занимавший кафедру Тульчинской епархии, а до того управлявший Кишиневской епархией, раньше же бывший Нижегородским епископом. Опытный в церковно-иерархических делах, уже 38 лет управлявший епархиями, знаменитый старообрядческий писатель, он мог бы принести Церкви в качестве митрополита огромную пользу. У него действительно были большие планы и намерения: создать в митрополии центр просвещения, развернуть широкое школьное строительство во всех заграничных старообрядческих приходах, создать свою старообрядческую типографию, издавать старообрядческий журнал и книги как Богослужебные, так и поучительные и апологетические. Но ничему этому не суждено было осуществиться. Инокентий еще менее пожил в сане митрополита, чем Силуян. По возведении в сан митрополита 27 апреля (10 мая) 1941 г.[315] епископом Савватием Славским и Тихоном Маньчжурским, временно избранным на этом же Соборе Тульчинским, митрополит Иннокентий поселился в г. Тульче (Добрудже). Но 22 июня (н. ст.) того же, 1941 г., началась война Германии и Румынии против большевиков. Быстро была очищена от них Бессарабия и Буковина, а с ней и Белокриницкая митрополия. Митрополия весьма пострадала от большевиков и от военных действий: мужской Белокриницкий монастырь разрушен, в нем помещался военный штаб большевистской армии. Но женский каким-то чудом уцелел, даже красавица церковь Успения Пресвятой Богородицы уцелела. Новому митрополиту можно было переехать в митрополию и начать там созидательную и восстановительную работу. Но случилось иное. Митрополит Иннокентий был выслан из г. Тульчи (пограничного города с Россией) как иностранец в г. Яссы. Отсюда он вел перед румынским правительством свои настойчивые хлопоты — разрешить ему, как Белокриницкому митрополиту, занять свою кафедру. Но эти старания не имели никакого успеха. Как иностранцу, да еще русскому, ему не разрешалось и из г. Яссы выехать куда-либо в более безопасное место. А между тем большевики подвергли этот город ураганному обстрелу и аэропланным налетам. Владыка Иннокентий в такие моменты переживал страшную трагедию: друзья его и покровители бежали из города кто куда мог, а ему не позволялось переменить свое местожительство. Одинокий, бесправный, всеми оставленный и в то же время поднадзорный, с минуты на минуту ожидавший, что он может попасть в руки своих самых жестоких врагов — большевиков, он был так потрясен таким безвыходным положением, что не выдержал и заболел психически: психозом цаники. Ему все казалось, что его преследуют, ловят, догоняют, и он все бежал и бежал. Только уже в таком его болезненном состоянии правительство разрешило епископу Тихону, который об этом хлопотал, перевести м. Иннокентия в старообрядческое селение Писк, в трех верстах от Браилова, где ему давно была приготовлена здешним обществом «святительская» келья. Но поправиться он уже не мог. Более сорока дней он не принимал никакой пищи и превратился в скелет. 16/29 января 1942 г. он был пособорован епископом Тихоном в сослужении местных священников и диакона, а 3/16 февраля в три часа утра его многострадальная душа отошла к Господу Богу. Вечная память великому по делам многотрудным и жизни святой святителю Иннокентию! Торжественно-печальные похороны его состоялись тут же, в с. Писк, 9/22 того же февраля месяца. Отпевали погребение епископ Тихон и епископ Арсений Измаильский со множеством священников и диаконов, прибывших из разных приходов Румынии.

Марта 28-30 (10-12 апреля)[316] в том же селении Писк состоялся Освященный Собор, который и избрал новым митрополитом Тихона, епископа Маньчжурского и временно Тульчинского. 30 марта состоялось здесь же и возведение его в митрополичье достоинство. Он румынский подданный, поэтому легко получил разрешение выехать в Белокриницкую митрополию и устроить здесь свою резиденцию. Митрополия понемногу восстанавливалась.
На этом соборе снова Тульчинская епархия отошла в ведение Славского епископа Савватия. На нем же избрали кандидатов в епископы на епархии Кишиневскую, Васлуйско-Браиловскую и Транснистровскую.

Зарубежные епархии
Существование старообрядческой иерархии в России не было обеспечено, она с самого своего возникновения постоянно подвергалась преследованию: правительство ловило старообрядческих архиереев, арестовывало, заключало в тюрьмы, в крепости, ссылало на каторгу — и такими средствами могло снова лишить старообрядчество собственного его епископата. Нужно было поэтому позаботиться о более верном и более надежном существовании епископов старообрядческих вне пределов России, за границей, куда не простиралась власть никонианских гонителей. Но на примере митрополита Амвросия видно, что и за рубежом могут быть преследуемы старообрядческие святители по настойчивому требованию русского правительства. Поэтому и здесь требовалась немалая забота о более обеспеченном существовании старообрядческой иерархии. Конечно, все зависит от Бога, от Его неисповедимого Промысла. Но Господь и испытывает верных своих в «горниле бедствий» (Исайи, 48:10), посылает иногда даже «огненное искушение для испытания» (1 Петр., 4:12), чтобы чада его Церкви не были бы беспечными и равнодушными, но деятельными, бдительными, предусмотрительными.
Первый Московский архиепископ Антоний заботился не только о своей российской пастве и священноначалии, но и о заграничных старообрядческих церквах и епархиях. Он проводил в обеспечение твердого существования иерархии такой план. Во-первых, чтобы старообрядческие епископы имелись, кроме России, еще в трех государствах: в Австрии, Турции и Румынии. Русское правительство могло потребовать от одного какого-либо из сих государств прекращения в нем старообрядческого епископата. Но потребовать этого от трех государств было затруднительно и даже невозможно. Во-вторых, чтобы у заграничных старообрядцев было постоянно четыре епископа, в крайнем случае, — не менее трех. Это требовалось для того, чтобы зарубежная старообрядческая церковь была бы независимой от Российской старообрядческой Церкви и в тех случаях, когда требуется поставить епископа на место скончавшегося: ведь если бы за границей было только два епископа, то в случае смерти одного потребовался бы приезд из России епископа для поставления нового архиерея на место умершего или же оставшийся в живых заграничный епископ вынужден был бы ставить единолично, что не вполне согласно с церковными правилами и допустимо лишь в крайних случаях. Таков, собственно, был план и у инока Павла Белокриницкого, поэтому вскоре же по учреждении Белокриницкой митрополии возникли за рубежом епархии: Славская, Тульчинская, Браиловская, Васлуйская и потом еще Тыргу-Фрумосская. В шестидесятых годах прошлого столетия Московский архиепископ Антоний имел намерение учредить в самом Лондоне (в Англии) старообрядческую епископскую кафедру, как в самом могущественном государстве, организовать там старообрядческие общины, устроить училище для воспитания юношества, издавать там старообрядческую литературу — старую и новую и оттуда распространять ее в России. С этой целью в Лондон был послан молодой, энергичный и весьма талантливый епископ Коломенский Пафнутий (Овчинников). Но его неосторожная дружба в Лондоне с тогдашними знаменитыми русскими революционерами Герценом, Огаревым, Кельсиевым и другими, которые в своем «Колоколе» даже напечатали об этой дружбе и о затее старообрядцев, вынудила московских старообрядцев и архиепископа Антония отказаться от вышесказанных намерений. Самому же послу в Лондон, епископу Пафнутию, пришлось присоединиться к новообрядческой церкви по возвращении его в Россию, о чем будет речь в своем месте[317].
Славская епархия
Она учреждена была еще митрополитом Амвросием. В первых числах августа 1847 г. в Белокриницкую митрополию прибыла депутация от Славской обители и от Задунайских обществ (в Добрудже, тогда принадлежавшей Турции) с тремя кандидатами для посвящения их в иерархические степени. В числе их был и инок Аркадий Дорофеев, впоследствии прославленный узник Суздальской крепости (в России), в которой томился 27 лет. О нем мы повествовали в главе «Старообрядческая иерархия в России». Как значится в «Памятнике» дел Белокриницкого монастыря, «по благоусмотрению г-на митрополита Амвросия и всего Освященнаго Собора произвести инока Аркадия по степеней во епископа». По получении степени диакона, потом священноинока, 24 августа о. Аркадий был «поставлен епископом богоспасаемого места Славы и всех задунайских староверческих обществ». Снабженный ставленой грамотой митрополита Амвросия[318], новопоставленный епископ отправился к месту своего святительского служения. Все служение его было страдальческим: турецкие власти, по доносу врагов Церкви, арестовали епископа Аркадия и заключили в тюрьму, где и содержали его, пока велось о нем следствие, выяснившее его правоту. В 1848 г. он возведен в сан архиепископа. Но в 1854 г. арестован был русским военным командованием и препровожден в Россию, где и заключен был в Суздальскую крепость.
Вторым епископом Славским был тоже Аркадий (в мире — Андрей Родионович Шапошников), весьма известный в старообрядчестве как обладавший огромными познаниями человек большого и острого ума, весьма деятельный, талантливый писатель, подвижник. О нем много нужно писать, но в краткой истории мы вынуждены ограничиваться лишь краткими сведениями. Архиепископ Аркадий, точно предчувствуя, что он будет арестован, позаботился сего Аркадия, тогда иночествовавшего в Славском монастыре, рукоположить в епископа «странствующих христиан», то есть старообрядцев, удалившихся от театра военных действий в глубь Турции. Ему был присвоен титул «экзарха некрасовского». По окончании русско-турецкой войны он получил в управление Славскую епархию. Умер 11 ноября 1868 г. в Славском монастыре, где и погребен.
Третьим Славским епископом был Иринарх, рукоположенный на эту кафедру митрополитом Кириллом 26 августа 1869 г.; в архиепископы возведен тем же митрополитом 29 июля 1871 г. Умер 5 апреля 1905 г., погребен в Славском монастыре.
Четвертым был Леонтий, рукоположенный в сан епископа митрополитом Макарием (в то время еще Тульчинским епископом и наместником митрополии), в сое лужении Арсения, епископа Уральского, 26 февраля 1906 г. Умер 2 февраля 1921 г. Погребен тоже в Славском монастыре.
После смерти епископа Леонтия Славской епархией временно управлял Тульчинский епископ Никодим, впоследствии возведенный в сан митрополита Белокриницкого.
Пятым Славским епископом был поставлен в июне 1927 г. Савватий, ныне еще здравствующий. Ему была поручена в управление и Тульчинская епархия.
Тульчинская епархия.
Первым епископом Тульчинским был тоже, как и на Славской епархии, святитель страдалец — Алимпий I. Он рукоположен на эту епархию 26 сентября 1847 г.[319] Но в 1854 г. он был арестован вместе с Аркадием, архиепископом Славским, русским военным командованием и отправлен в Россию, где и заключен был в Суздальскую крепость. Там он и почил о Господе 25 августа 1859 г., там же и погребен.
Вторым Тульчинским епископом был Иустин, поставленный 22 мая 1861 г. Браиловским епископом Ануфрием. Слишком молодым он рукоположен в епископы и, кроме того, имел неспокойный характер, что и послужило причиной его падения: он уехал в Россию и там присоединился к единоверию в 1867 г.[320]
Третьим епископом был Иеремия, поставленный 30 ноября 1872 г. Но на следующий год он скончался 28 июля и погребен в Славском монастыре.
Четвертым был епископ Виссарион, рукоположенный 16 декабря 1873 г. Правил Тульчинской епархией до конца 1877 г. В этом же году, 6 декабря, переведен на Измаильскую епархию с возведением в сан архиепископа. Скончался в г. Измаиле 27 января 1881 г.
Пятым Тульчинским епископом был Алимпий II, рукоположенный 15 августа 1878 г. В 1883 г. произведен в наместники митрополии с оставлением за ним Тульчинской епархии. Скончался 20 января 1899 г. в г. Галицах, где и погребен.
Шестым был епископ Макарий, рукоположенный на эту епархию 4 июня[321] 1900 г., в то же время наречен и наместником митрополии. В митрополиты возведен 10 сентября 1906 г.
Седьмым был Иоасаф, поставленный в епископы 13 мая 1907 г. Но в следующем году он скончался в митрополии 15 сентября и там же похоронен.
Восьмым был Ермоген, рукоположенный 11 октября 1909 г. Скончался 2 мая 1914 г.
Девятым был Никодим, поставленный 13 октября 1919 г. 1 октября 1924 г. возведен в митрополиты.
Десятым числится епископ Савватий Славский. Ему было поручено управлять и Тульчинской епархией с 1927 г.
Одиннадцатым состоял епископ Иннокентий, бывший Кишиневский. В конце июня месяца 1940 г. Бессарабия отошла к советской России. Епископу Иннокентию посему пришлось покинуть г. Кишинев. Он поселился в г. Тульче. Тульчинские христиане обратились к нему с просьбой принять в свое заведование Тульчинскую епархию. На это изъявил письменное согласие и епископ Савватий. Митрополит Силуян на основании сего и поручил епископу Иннокентию управлять Тульчинской епархией.
Обе епархии — Славская и Тульчинская — сначала были под турецким владычеством, так как Добруджа входила в состав Турецкой империи. Турецкое правительство почти с самого начала учреждения этих епархий признало и утвердило канонически-правовое положение старообрядческой иерархии с присущей ей властью. Но после русско-турецкой войны 1877 г. Добруджа отошла к Румынии и таким образом епархии оказались уже в пределах Румынского королевства. Румынское правительство признало за ними все права, какими они пользовались в Турции. На таком положении они существуют до настоящего времени.
Браиловская епархия
Была учреждена лишь через год после возникновения Славской и Тульчинской. Причина ее учреждения изложена в «Памятнике происходящих дел Белокриницкого монастыря»: «Так как высокое правительство наше, в уважение Российского императорского Двора, иже на все религии завистью дышущаго, отняло от нас митрополита Амвросия», то наместник его, епископ Кирилл, «созвал весь свой духовный собор, на котором 26-го сего августа месяца (1848 г.), при многих от мирских обществ свидетелях, единодушным от всего собора гласом» избрали благоговейного священноинока монастыря Онуфрия[322]Иванова наместником Белокриницкого престола, как достойного епископского сана, «в предосторожность, дабы не довести здешний староверческий народ в прежнее бедствование священством». 29 того же августа (ст. ст.) «епископ Кирилл соборне и надлежащим чином произвел вышереченнаго священноинока Онуфрия Иванова во епископа, определив ему епархию в Мунтии Ибраилов[323] с прочими единоверными тамошними обществами, однако находиться имеет здесь, при митрополии наместником». В 1861 г. он отправился в Москву по церковно-иерархическим делам российского старообрядчества и там под влиянием некоторых духовных лиц и по другим причинам вынужден был присоединиться в 1865 г. к единоверию, в котором и скончался в 1894 г.[324]
Вторым Браиловским епископом был Афанасий, рукоположенный на эту кафедру 3 июня 1871 г. Но 9 мая 1874 г. он возведен был на митрополичью кафедру. С того времени до 1926 г. были поставляемы на Браиловскую епархию епископы, и они находились в ведении Белокриницких митрополитов.
Только уже в 1926 г., 21 ноября, был поставлен на Браиловскую епархию Третий епископ Пафнутий, который через полтора года, именно 8 июня[325] 1928 г., возведен в митрополиты. В июле же 1940 г., после захвата большевиками Белокриницкой митрополии, самая кафедра митрополичья перенесена в г. Браилов. Последним ее святителем был митрополит Силуян. Об объединении ее с Васлуйской в 1942 г. см. ниже.
Васлуйская епархия
Открыта с 1854 г. В этом году архимандрит Аркадий был рукоположен м. Кириллом и епископом Онуфрием в сан архиепископа на г. Васлуй, в Молдовии. К этой епархии принадлежал и знаменитый в истории старообрядчества город Яссы. Архиепископ Аркадий был переведен потом в г. Измаил, где и скончался 2 ноября 1877 г. с тех пор Васлуйская епархия вдовствовала весьма продолжительное время. Только в конце 80-х годов ею временно управлял знаменитый суздальский узник Геннадий, епископ Пермский. Но в 1922 г., 10 октября на нее поставлен был новый епископ, Павел (в мире — Поликарп Павлов, священствовавший более 40 лет в Климоуцах). Жил он, однако, в Белокриницком монастыре, где и скончался 1 сентября 1937 г. С того времени Васлуйская епархия не имела своего епископа и управлялась Белокриницкими митрополитами. По соборному определению Васлуйская епархия объединена с Браиловской: в 1942 г. мая 28 (10 июня) на нее возведен в епископы священноинок Софроний (о. Климоуцкий).
Фрумосская епархия
Имела только одного епископа — Антония, и того кратковременно. Он был рукоположен м. Кириллом 8 сентября 1867 г. на город Тыргу-Фрумос и окрестные селения (в Румынии); скончался 23 августа 1870 г.
Измаильская епархия
Не совсем зарубежная, ибо она переходила из одного государства в другое: то к России, то к Молдовскому княжеству, то снова к России, то к Румынии, то опять к России и снова к Румынии. В тридцатых годах прошлого столетия г. Измаил принадлежал России. Это была мрачная николаевская эпоха, когда по всей России шло истребление старообрядческого священства, закрытие и уничтожение старообрядческих часовен и церквей, монастырей и скитов. Здесь же, в Измаиле, сам император Николай Павлович разрешил старообрядцам воздвигнуть каменную церковь и отправлять в ней богослужение со священниками[326]. Вынужденная политика была и важнее всех церковных интересов. После неудачной для России крымской кампании, Бессарабия отошла к Румынии в 1856 г. В следующем году была уже учреждена в г. Измаиле старообрядческая архиепископская кафедра.
Первым архиепископом Измаильской епархии был Аркадий Васлуйский, переведенный сюда в 1857 г. Выше мы отметили, что он и скончался здесь 2 ноября 1877 г. После новой русско-турецкой войны (1877-1878 гг.) — Бессарабия снова перешла к России.
Вторым архиепископом Измаильской епархии был Виссарион: он был переведен сюда 6 декабря 1877 г. с возведением в архиепископское достоинство с Тульчинской епархии, где епископствовал с 1873 г. Бессарабские старообрядцы очень беспокоились, что они в России утеряют все те религиозные права, которыми они так свободно пользовались и при турецком владычестве, и в Румынии. Но русское правительство поспешило уверить их, что они останутся и в России с прежними правами. В июне 1879 г. Бессарабский губернатор пригласил к себе в Кишинев архиепископа Виссариона и прочел ему распоряжение г. министра внутренних дел из Петербурга, что «старообрядцы в соединенной части Бессарабии имеют право пользоваться всеми теми правами, какими пользовались и до воссоединения оной к России». Таким образом признало здесь русское правительство старообрядческую иерархию с присущими ей каноническими правами. Позже, однако, начали постепенно и в Бессарабии ограничивать старообрядцев в правах и стеснять в церковных действиях. Архиепископ Виссарион скончался 27 января 1881 г.
Третьим Измаильским епископом был Анастасий. Происходя из Московской губ., он, однако, с юношеских лет воспитывался в Славском монастыре. Как искусный в иноческой жизни, он был избран и посвящен в игумены Петропавловского монастыря, что на острове близ Вилкова. В 1881 г. 8 августа[327] он был рукоположен Донским епископом Силуяном в Измаильские епископы. Весьма начитанный, энергичный, он принял живейшее участие почти во всех наиболее крупных событиях и соборных делах старообрядческой Церкви того времени. Скончался 14 февраля 1906 г.
После смерти епископа Анастасия Измаильская епархия находилась в управлении Московского архиепископа Иоанна до 1907 г., когда она была поручена примирившемуся от раздора епископу Петру, который, таким образом, является Четвертым епископом Измаильским. В 1910 г. епископ Петр принял схиму, и Измаильская епархия была поручена Одесскому епископу Кириллу. Еще при жизни его Бессарабия снова отошла к Румынии. Тогдашний м. Макарий поставил на Измаильскую епархию нового епископа, Феогена, 27 октября 1919 г. Выше мы говорили о нем. Отвергнутый епархией за многие свои беззакония, отстраненный от епархии Соборами, он отрекся от св. Церкви и от иерархии, пытаясь создать свою раздорническую общину. Но это ему не удалось, так как за ним никто не пошел. Умер он внезапно, в помрачении ума и с утерею языка, 18 марта 1939 г.
Если Феогена считать Пятым Измаильским епископом, то поставленный епископом Иннокентием 15/28 июля 1935 г. и утвержденный Белокриницким Собором 1936 г. Силуян является шестым Измаильским епископом. По избрании епископа Силуяна в митрополиты, Измаильская епархия избрала в епископы себе Вилковского вдового священника о. Анисима Лысова, нареченного в иночестве Арсением. По поручению м. Силуяна он был рукоположен епископом Иннокентием в сослужении с Славским епископом Савватием 2 февраля (на сретение Господне) 1940 г. в г. Измаил. Арсений — седьмой епископ на Измаильской епархии. В конце июня того же года Измаил со всей Бессарабией отошел к советской России, и Измаильская епархия снова вошла в состав Российской старообрядческой Церкви. Но через год Бессарабия опять стала румынской.
Старообрядческая Церковь и ее иерархия всегда пользовались в Румынии благожелательным отношением к ним как самого государства, так и его правительств. Но духовенство православное и тут, как и в России, относилось к ним с какою-то трусливою боязнью, с маловерием в их внутреннюю силу и правоту. Так, в 1858 г., когда еще только начала распространяться в стране старообрядческая иерархия, румынский митрополит Софроний писал: «Если наше правительство признает старообрядческую иерархию и церковь самостоятельными, как законом установленную религию, то она со временем поколеблет истинную православную церковь в самом основании»[328]. Отчасти именно таким опасением высшего румынского духовенства за свою церковь объясняется, что старообрядчество в Румынии, как мы отметили выше, не имело так долго утвержденного правительством Статута о старообрядческой Церкви, как оно имело его в Австрии. Гражданское же правительство в Румынии иногда указывало своему духовенству на старообрядческую иерархию, как на пример свободного, самостоятельного, бескорыстного и независимого от государства существования. Так, когда в 1912 г. был в Румынии поднят вопрос об отделении церкви от государства, то министр народного просвещения, доказывая в сенате возможность существования церкви независимо от государства, указал как на убедительный пример на существование в стране старообрядческой церкви и ее иерархии. «В 1846 г., -??? докладывал румынскому сенату господин министр, — в Константинопольской патриархии проживал босно-сараевский митрополит Амвросий. Он был законным святителем, но без кафедры, так как был удален с нее политикой турецкого правительства. Этот митрополит создал в старорусской религии самостоятельную иерархию, которая и доныне благополучно процветает без опеки государства, нисколько от него не зависима. Они служат только Богу и своему народу, не нуждаясь в правительственных интересах». Далее министр указывал, что старообрядческая иерархия, не будучи связана с государством и правительством, пользуется в своем внутреннем правлении и развитии полной самостоятельностью, что дает ей возможность быть подлинно церковной иерархией, служительницей Христу, а не государству. Связанная же с государством иерархия служит видам и желаниям правительства. А правительства бывают разные, даже атеистические. Служить такому правительству иерархия не должна, она должна быть отделена от него[329]. Церковь румынская осталась, однако, в союзе с государством, как и до сих пор пребывает. Старообрядческая же Церковь как всегда, так и теперь, нигде, ни в каком государстве не состоит в союзе ни с правительством, ни с государством: в своей внутренней, церковно-иерархической жизни и деятельности она самостоятельна и свободна.
Новые расколы.
Новые ереси новой церкви
Учреждение в Белой Кринице старообрядческой митрополии и восстановление в старообрядческой Церкви преемственного ряда древлеправославных епископов, имеющих на себе действительную Христопреданную, благодатную хиротонию, дали повод, независимо, однако, от них, новой, никоновско-синодальной церкви в России к прежним своим заблуждениям и новодогматствованиям прибавить еще три догматические ереси: духоборческую, люциферианскую и братоненавистническую. Все три — весьма нечестивы и богохульны.
Из всех существующих в мире церковных иерархий: римско-католической, греко-восточной, англиканской, болгарской, русской новообрядческой (с ее подразделениями на тихоновскую, сергиевскую, григориевскую, обновленческую, живистскую, содацкую, липковскую, автокефально-украинскую, единоверческую, и в эмиграции — антониевскую, евлогианскую и платоновскую) и других — единственно правильной и вполне канонической и благочестивой является только старообрядческая иерархия. При ее восстановлении были соблюдены все соборные и церковные каноны и постановления, все вековые предания, обычаи и примеры древней Церкви, все потребные чины и уставы. Это было поистине чудесное, святое и великое дело, соборное дело всей гонимой Церкви, подготовленное слезными молитвами и сердечными воплями к Богу миллионов пламенно верующих душ, измученных, истерзанных, кровью облитых и увенчанных вековыми страданиями.

Таковы ли другие иерархии?

Всем известно, какими преступлениями и заблуждениями изобилует римско-католическая иерархия. На римском папском престоле были периоды чудовищных преступлений[330], периоды безверных пап, периоды плутократии, порнократии, периоды двойных пап. В ряду пап была даже женщина, причем очень соблазнительного поведения. Этот факт в течение веков то отрицался, то подтверждался; в последнее время решительно подтверждается весьма основательными исследованиями[331]. Но, помимо этого, одно провозглашение римских пап выше Вселенских Соборов и даже непогрешимыми есть акт в такой решающей степени преступный, что одним им ниспровергаются не только все церковные каноны и установления Вселенских Соборов, но и самые эти Соборы. По самой природе своей и по духу, по принципам и по догматам римско-католическая иерархия есть не просто неканоническая, а противоканоническая и даже антихристианская.
Англиканская иерархия еще в большей степени антиканонична и недействительна. Во-первых, церковь англиканская выделилась из той же римско-католической церкви, совершив с ней раскол в XVI веке. Собственно англиканскую церковь создал английский король Генрих VIII (1509-1547 гг.): он был сначала ревностным католиком, но когда папа Климент VII не дал ему разрешения на расторжение его законного брака и на сожитие с другой женщиной, он сделался заклятым врагом католицизма и объявил себя самого главой англиканской церкви, ее непререкаемым властелином и высшим судьей в догматических и церковно-практических вопросах. Так возникла самостоятельная, независимая от Рима англиканская церковь. Во-вторых, она при следующих королях и королевах английских опротестантилась: отвергла седьмеричное число таинств, оставив лишь два — крещение и вечерю Господню, отказалась от верования в пресуществление Даров, отреклась от учения о Евхаристии как жертвы, отвергла призывание святых, иконопочитание, св. мощи и пр.: стала по верованиям сектантской. В-третьих, она, что самое важное, отвергла священство как таинство церковное, она признает его просто как видимую церемонию, так же, как оно признается у сектантов и у протестантов. Первый англиканский архиепископ Фома Краммер, от которого ведет свое преемство англиканская иерархия, был рукоположен в это достоинство в Риме, но при рукоположении скрыл свою тайную женитьбу. Он был чистейший протестант в душе; об этом неопровержимо свидетельствуют его собственные сочинения. Не веря в священство как в таинство церковное, в котором преподается власть на совершение священнодействий, он и не мог передать его своему преемнику Паркеру, от которого пошло дальнейшее бестаинственное и, значит, безблагодатное иерархическое преемство[332]. Вот почему даже римско-католическая церковь, очень снисходительная ко всем другим еретическим хиротониям, не признает англиканскую иерархию за действительную[333]. Так к ней относилась раньше и греко-российская церковь[334].
Греко-восточная иерархия за многовековое свое существование имела немало периодов долговременного господствования еретических епископов и патриархов на патриарших кафедрах, преимущественно на Константинопольской. Особенно продолжительны были периоды еретического преемства на святительских кафедрах во время господства на Востоке монофелитства, монофизитства и иконоборчества, что так ярко и многозначительно было отмечено на Седьмом Вселенском Соборе. После же покорения турками Константинополя и гибели Византийской империи (в 1453 г.) Константинопольским патриаршим престолом часто управляли недостойные лица, иногда явные еретики вроде Кирилла Лукариса, по суду даже самих греков, при сплошном нарушении многих церковных канонов[335].
Болгарская же церковь со своей самостоятельной иерархией и возникла антиканонически и революционно. Возникновение ее было продиктовано интригами и происками турецкого правительства, строившего козни на этом против России: «Это дар из рук нехристианского правительства», — по выражению одного православного писателя. Но еще до получения этого «дара» болгарская иерархия во главе с митрополитом Илларионом провозгласила было в декабре 1860 г. «соединение болгарского народа с римско-католической церковью». Потом уже, именно в 1870 г., она получила от турецкого правительства «фирман» на самостоятельное существование болгарской церкви с независимой от Константинопольского патриарха иерархией с водружением своего престола в Константинополе, рядом с патриаршим престолом. За все эти антиканонические попытки отделиться от греческой церкви болгарские иерархи, главные виновники в этом деле Илларион, Авксентий и Паисий соборне еще 24 февраля 1861 г. лишены всякого священного чина и прокляты, а также преданы «неразрешимому проклятию» и все те, кто будет иметь вместе с ними общение или «отдавать им почесть». Они, однако, продолжали архиерействовать и довели болгарский народ до раскола с греко-восточной церковью. 20 декабря 1868 г. болгарские архиереи «подали вселенскому патриарху формальное отречение от его духовной власти». Состоявшийся по сему поводу в сентябре 1872 г. в Константинополе собор греко-восточной церкви объявил болгарских епископов и митрополитов, как «водрузивших свой особый жертвенник и образовавших особое самочинное сборище», раскольниками и «чуждыми православной Христовой церкви», еще «прежде сего определения изверженных и отлученных от церкви». Такому же осуждению собор подверг и всех тех, кто будет иметь общение с этими схизматиками. Определения собора подписаны всеми восточными патриархами, как занимавшими в то время кафедры, так и бывшими раньше, и 32 архиереями[336]. Так образовался болгарский церковный раскол, доселе существующий, с самостоятельной болгарской иерархией.
Что же касается русской синодской иерархии, то антиканонический характер ее в такой степени всем известен, что об этом совершенно излишне говорить[337]. Весь двухвековой период ее существования был сплошным, непрерывным беззаконием: все церковные каноны, говорящие о соборах в церкви, об избрании, поставлении и перемещении архиереев, были отброшены и попраны. Всероссийский собор 1917-1918 гг. сделал было попытки установить канонический характер русской иерархии, но сама она вскоре же по закрытии собора разделилась, как мы выше заметили, на целый ряд разветвлений, между собою враждующих, друг друга осуждающих, проклинающих, извергающих, не признающих даже одно за другим никаких освящений, никакого иерархического достоинства, никаких чинов[338]. Такое положение остается пока неизменным. При восстановлении же старообрядческой иерархии, при учреждении митрополии в Белой Кринице не было нарушено ни одно церковное правило. Нужно видеть особый Промысл Божий в том, что к старообрядческой Церкви присоединился иерарх не от русской синодской церкви, а от греческой, Константинопольской. Несмотря на падение восточной церкви, на утерю ею истинного благочестия с давних времен, она все же больше сохранила в себе церковного духа, евангельской простоты и смирения, чем никонианско-петровская церковь и в особенности ее иерархия[339]. Это отмечалось не раз в многочисленной литературе по сему вопросу. В восточной церкви неизменно сохраняется трехпогружательное крещение, тогда как в России целые епархии (Киевская, Каменец-Подольская, на Волыни, Могилевская, Черниговская и др.) крестят обливательно. Константинопольские соборы не раз осуждали обливательное крещение как еретическое и недействительное. Это законополагает сама Кормчая греческая (Пидалион), а русская церковь с Петровского времени учит, что обливание равносильно трехпогружательному крещению. Греки перекрещивают римско-католиков как обливанцев, никониане принимают их с обливательным крещением. И так по многим пунктам вероучения и практики церковной расходятся между собою эти две церкви — греческая и русская. Восстановление иерархии в старообрядчестве заимствованием от русской синодальной могло бы вызывать большие сомнения — и догматические, и канонические. Теперь же нет для них никаких оснований и поводов.
Митрополит Амвросий принят был в «Церковь, избранную Богом», как именуют ее постановления апостольские[340], по единодушному решению многих старообрядческих Соборов, предварительно состоявшихся как в России, так и за границей[341], что требуется церковными канонами[342] . Самый акт присоединения был также соборне предрешен. Митрополит Амвросий не наскочил на чужой святительский престол (такового и не было в Белой Кринице) не захватил чужую епархию какого-либо епископа, не восхитил чужую паству, не действовал в данном случае в нарушение чьих-либо святительских прав или вопреки воле каких-либо благочестивых святителей или самой Церкви древлеправославной, его принявшей в свое общение. Он в точности выполнил требование 8 правила Первого Вселенского Собора, как его разъясняет знаменитый толкователь священных канонов, святейший патриарх Антиохийский Вальсамон[343]. Уйти от Константинопольского патриарха Амвросий имел право на основании 15-го правила Двукратного Собора, как и многих других требований св. Церкви[344] . При акте присоединения митрополит Амвросий был помазан св. миром. Это сделано в исполнение целого ряда канонов церковных: 8-го — Первого Вселенского Собора; 7-го — Второго Вселенского Собора; 95-го — Шестого Вселенского Собора; 1-го правила Василия Великого и других, требующих помазать святым миром приходящих от еретиков, если они и священные лица[345]. Чин принятия в Церковь был совершен над митрополитом Амвросием тоже во исполнение 52-го правила св. Апостолов[346]. Не может вызывать никакого сомнения и единоличное рукоположение митрополитом Амвросием себе преемника, епископа Кирилла, впоследствии заместившего его на Белокриницкой кафедре. Во-первых, потому что и апостол Павел повелевал своему ученику Титу одному рукополагать «по всем городам пресвитеров» (Тит., 1:5), под которыми древние толкователи священного писания (Златоуст, Феофилакт, Феодорит и др.) видят епископов, что видно и из самого послания апостола (Тит., 1:5-7). Во-вторых, при совершении чина посвящения в епископы рукополагает один только святитель, хотя бы ему сослужили десятки или сотни других епископов. В-третьих, нигде никакое правило не подвергает ни извержению, ни запрещению епископа за единоличное рукоположение. В-четвертых, Первый Вселенский Собор разрешил и одному епископу рукополагать в епископы (см. в толковании на 19-е его правило). В-пятых, в церковной истории было множество примеров единоличного рукоположения во епископы[347].
Присоединившийся к старообрядческой Церкви м. Амвросий никогда, нигде, ни от кого не состоял ни под судом, ни под запрещением, ни просто под каким-либо следствием или даже под каким-нибудь подозрением. Что особенно замечательно: даже после присоединения к старообрядчеству его не извергали, не запрещали и даже не судили ни Константинопольский патриарх, ни русский Синод. Никто. Конечно, их суд и осуждение, с точки зрения церковной, не имел никакого значения для старообрядцев. Однако этот беспримерный факт оставления митрополита Амвросия в покое действительно замечателен: ни до присоединения его к старообрядческой Церкви, ни после присоединения, ни при жизни его, ни по смерти — он никем не был ни осужден, ни даже судим. Это ясно свидетельствует о полной растерянности врагов старообрядческой иерархии.
И вот столь каноническую иерархию, такую благочестивую и беспорочную, русский Синод и архипастырство никоновской церкви, сами антиканоничные и беззаконные, не признают действительной: присоединяемых к ним от старообрядчества священнослужителей (епископов, священников, диаконов) принимают как простых мирян, как «мужиков», не имеющих на себе никакого рукоположения. На каком же основании это делается? В силу каких церковных канонов или какого догматического учения Церкви?
Ответы на эти вопросы и действия на их основании и создали новые ереси новой церкви.

I. Первый ответ, так называемый «миропомазанский», был прямо-таки ошеломляющим, просто невероятным, а основание для него и применение его к старообрядческой иерархии — явно кощунственно, духоборно, злостно еретично. «Помазали Амвросия раскольники миром и смазали с него всю хиротонию: он и превратился в простого людина, не имеющего права совершать никакого таинства церковного». Так отвечала вся миссионерская и богословская литература никоновской церкви[348]. Это странное догматическое верование есть, в сущности, откровенное бесстыдное неверие в силу Божественной Благодати, в силу своей же иерархии. Митрополит Амвросий, по признанию самой греко-российской церкви, был рукоположен в греческой церкви законно, вполне канонически, целым собором святителей во главе с Константинопольским патриархом, получил при этом хиротонию действительно преемственно-апостольскую, вполне благодатную, воистину Христову, со всеми присущими ей дарованиями, силой и властью. В этом не сомневаются даже самые коварные враги старообрядчества[349]. С такой именно хиротонией и прибыл митрополит Амвросий в Белую Криницу к старообрядцам. Но стоило тут какому-то, по признанию тех же врагов, «беглому попу» Иерониму только чуть-чуть помазать его «раскольническим миром», как в тот же момент от всей этой благодатной и Христопреданной хиротонии ничего не осталось, разрушилась она совершенно и окончательно, не осталось от нее даже следа какого-либо. В этом кощунственном неверии новой церкви в Божественную силу своей же преемственно-апостольской хиротонии заключается в то же время глубочайшая вера в сокрушительную силу «раскольнического мира» и в могучие действия, более чем чудотворные, «раскольнического попа». Законного и беспорочного святителя церкви в сане соборне поставленного митрополита с божественной хиротонией какой-то «никчемный попишка» (миссионерское определение) смог в один миг превратить в простого мирянина, без всякого посвящения. По канонам Церкви даже преступного епископа, заслужившего извержение из сана, может лишить такового лишь собор епископов, не менее как из двенадцати архиереев (12-е правило Карфагенского Собора), причем и после сего на нем все же остается апостольская «неизгладимая» печать священства, как догматически утверждают православные катехизисы и богословские книги. А тут какой-то «раскольнический поп» проявил великую, бесподобную и чудодейственную мощь, в один миг без какого бы то ни было собора превратив православного митрополита в ничто, стерев («смазав») с него без остатка «неизгладимую печать священства». Столь огромную, полубожественную, разрушающую даже самую благодать, силу и власть исповедует никонианская церковь в «раскольническом попе» — и не в попе одном, а, главным образом, в том мире, которым он помазал митрополита, собственно, в одной лишь капле его. Если же принять во внимание, что старообрядческое миро, как мы отметили выше в своем месте[350], в течение более полутораста столетий разбавлялось маслом, почему миссионеры и архипастыри бывшей господствующей церкви считали его уже не миром, а простым маслом, а некоторые из них называли его кощунственно и в злую насмешку даже керосином, — если все это принять во внимание, то выходит, что никонианская церковь верует в бесподобную силу «раскольнического» масла и керосина, заключающуюся даже в одной капле подобной жидкости. Что может быть кощунственнее и нечестивее такого верования? А это закреплено не только в многочисленных миссионерских и богословских сочинениях, но и в целом ряде актов присоединения к никонианству и единоверию старообрядческих священнослужителей. Много было и есть на свете ересей всяких: уродливых, курьезных, смешных, диких, кощунственных, богохульных; но эта новая никонианская ересь превосходит их всех своею нелепостью, бессмыслием, кощунством и нечестием. Трудно даже подыскать ей название: она не просто духоборческая ересь (так как утверждает, что действия и сила Духа Святого в хиротонии уничтожаются одной каплей мира или масла), она — ересь материалистическая, идолопоклонническая, ибо признает необычайную силу за материальной вещью (каплей жидкости), уничтожающую действия даже Самого Бога (в апостольской преемственной хиротонии).
Это была первая ересь. Вторая бессмысленнее первой.

II. В древности (в IV в.) существовала ересь так называемая люциферианская (по имени ее основателя Люцифера, Налаританского епископа). Сущность ее обстоятельно раскрыта блаженным Иеронимом в сочинении «Разговор против люцифериан»[351]: люцифериане признавали, по выражению Иеронима, «иерея Божия в крестильне и не признавали его в алтаре». Они признавали крещение, совершенное в ереси (арианской), не перекрещивали приходящих к ним ариан; но хиротонию арианскую не признавали, требовали рукоположенных в арианстве епископов и священников перепоставлять. Крестит арианский епископ — это действие его признается; рукополагает — это действие его уже не признается. Это и значит: в крестильне — иерей, а в алтаре — мирянин (хиротония его отвергается). Эту нелепую, самоопровергающуюся ересь люцифериан и возобновила новообрядческая церковь полностью: крещение, совершаемое старообрядческими священнослужителями, признает и не перекрещивает старообрядцев, а самих священнослужителей отвергает (перерукополагает их). «Вы так жестокосерды, — говорит блаженный Иероним в обличение люцифериан, — и вместе так неразумно снисходительны, что давшего крещение считаете врагом Христовым, а принявшего — сыном. Мы же не противоречим себе: или принимаем вместе с народом и епископа, который делает его христианским народом, или, если не принимаем епископа, считаем необходимым отвергнуть и народ»[352]. Иероним высказал общепризнанное Вселенской Церковью отношение к еретикам: от каких еретиков она принимала крещенных, от тех принимала и рукоположенных. Если действительно крещение от еретического епископа, то действительно и его рукоположение в священный сан. Никонианская церковь отвергла это установленное Вселенскими Соборами отношение Церкви к еретикам и руководствуется в отношении к старообрядцам абсурдной ересью люцифериан. Но здесь эта ересь имеет более нечестивый смысл, чем в самом люциферианстве. Там было отрицание лишь еретической (арианской) хиротонии, а здесь, в новообрядческой церкви, новообновленная ересь заключается, наоборот, в веровании в силу раскольнической иерархической преемственности и в неверии в свою православную иерархическую преемственность и в свою православную благодать хиротонии. Повторяется «миропомазанная» ересь, только в обратном смысле: в той ереси «раскольничье» миро погубило православную хиротонию, а здесь «раскольническая» преемственность дает силу и благодать православной хиротонии. «Если бы Амвросий ушел, — разъясняют миссионеры и богословы новой церкви, — в такое общество еретиков или раскольников, например, католиков, ариан, несториан и т.п., в котором не прекращалась своя еретическая преемственность хиротонии, и он вошел бы в ее состав, то его рукоположения были бы действительными, на нем и на его преемниках сохранилась бы апостольская, благодатно-иерархическая преемственность: поставленные Амвросием епископы Кирилл и Аркадий были бы действительными епископами, как действительны римско-католические папы и остальные еретические епископы. Но так как м. Амвросий пришел в такое раскольническое общество, где не было своей, раскольнической, иерархической преемственности, то он и не мог с ней связаться, ибо если ее нет, то и его собственная, полученная в греческой церкви хиротония прервалась, погибла и поэтому поставленные им епископы остались простыми мужиками». Так утверждает и так верует новообрядческая церковь. Стало быть, силу и благодать иерархической преемственности она признает не за своей иерархией, не за той благодатной и Христопреданной хиротонией, которую м. Амвросий получил в греческой церкви и с которой присоединился в Белой Кринице к старообрядческой Церкви, а за раскольнической иерархией. Она верует в силу и благодать именно раскольнической иерархии. Свою же признают настолько слабой, ничтожной, что стоило м. Амвросию лишь присоединиться к старообрядчеству, как от его преемственности ничего не осталось: «…а еже рукоположение исчезает и погибает, — как обличал св. Иоанн Златоустый люцефериан. — Надобно одинаково стоять, — вразумлял он их, — как за веру, так и за благодать священства»[353].
Если на Амвросии осталось неразрушенным таинство крещения, то осталось также неразрушенным и таинство священства, и если от него действительно крещение, совершенное даже в расколе, то действительно и рукоположение там же. «Да, мы стоим за благодать священства, — отвечают миссионеры и богословы новой церкви, — но только за раскольническую и еретическую. Будь у раскольников своя преемственность епископов от Павла Коломенского, тогда и Амвросиева хиротония имела бы значение: он от них, от раскольнических епископов, засветился бы благодатью священства. А так как этой раскольнической или еретической преемственности не было, то Амвросиева хиротония, полученная в православной церкви, несмотря на ее благодатность и Божественное происхождение, решительно не имеет никакого значения»[354].
Ясно, что новая церковь верует по-новому и весьма нечестиво: источник благодатной преемственности иерархия признает в расколе и в еретическом обществе и в зависимости от нее признает действительность и своей иерархии в расколе. До такого дикого верования не доходили и древние еретики — люцифериане.
Но за одним нечестием тянется и другое, одна ересь рождает другую. И так создается целая цепь ересей и нечестия. Если старообрядческая иерархия не действительна, то все ее священнослужители не просто миряне, а самозванцы, узурпаторы, ложные архиереи и ложные священники. Так и именует их новообрядчество. В таком случае возникает вопрос: как же новообрядческая церковь принимает от лжесвященников, от самозванцев, святотатственно рядящихся в ризы, крещение за действительное — от фальшивомонетчиков принимает фальшивые монеты за полноценные? Или она сама фальшивомонетчица, сбытчитца и приимица фальшивых монет; или ее отношения к старообрядческой иерархии фальшивы, лицемерны, нечестны, и в этом случае она является фальшивотворницей. Если она действительную, благодатную, преемственно-апостольскую иерархию старообрядческой Церкви отвергает, то она ратоборствует против Духа Святого, против Христа, установившего Свое священство, против всей св. Церкви, всегда принимавшей такую иерархию и, стало быть, является церковью духоборческой, раскольнической, еретической. Если же и в самом деле старообрядческая иерархия самозванна, фальшива, ничтожна, то, принимая от нее св. крещение [в качестве] действительного, [новообрядческая церковь] является не только противницей вселенской Церкви, всегда отвергавшей крещение от самозванцев,[355] но вводит в свою среду некрещеных людей и затем поставляет их, некрещеных, в духовные саны, наполняя таким образом свою иерархию некрещеными лицами, тоже, значит, самозванцами, от которых нет и не может быть никакого таинства, никакой святыни. По верованию и утверждению древней Церкви, «Действия их хуже действий самых нечестивцев и свойственны одним демонам, которые преображаются во ангела света, не будучи им, и подделываются под действия Божий, будучи безбожниками и противниками Бога[356]. И в том и в другом отношении новой церкви к старообрядческой иерархии — и в отвержении хиротонии, и в принятии крещения — она является церковью действительно духоборческой, еретической, не чествующей. Такое же отношение ее основано на третьей ереси — братоненавистнической.

III. Это самая страшная ересь, затемняющая разум и совесть, честь и стыд. Новообрядческая церковь у всех почти раскольников и еретиков признает действительность и благодатность хиротонии и не подвергает их духовных лиц при присоединении вторичному рукоположению. В догматических и богословских книгах ее решительно утверждается, что еретики имеют у себя благодать рукоположения и преемственно-апостольскую хиротонию[357]. Признает она священную иерархию у католиков, англикан, армян у сирохалдейцев, мельхитов, даже у таких «сект» (миссионерский термин), как старокатолики и мариавиты, уже от римско-католической церкви отколовшихся, но сначала не имевших в своей среде епископа и уже после получивших иерархию от Римской церкви незаконным способом. Иерархию же болгарской церкви, ведущую начало от изверженных и отлученных от церкви архиереев, признает не только действительной и благодатной, преемствено-апостольской и Христовой, но и вполне православной и истинно благочестивой, не считаясь даже в этом признании с голосом всех восточных патриархий и всей восточной церкви. Признает она даже магометанских мулл, еврейских раввинов, языческих жрецов за духовных лиц и никогда не протестовала против наименования этих лиц иерархическими титулами в государственных законах о них. И только для старообрядческой иерархии она делает исключение, и только ее иерархических лиц не признает священными лицами и в законе о старообрядцах яростно настаивает, чтобы они не были поименованы своими священными званиями, в чем и имеет успех. Государственный Закон о старообрядческих общинах, прошедший через Государственную Думу и Государственный Совет 1909 г., в котором старообрядческие иерархические лица титулуются «наставниками» и «настоятелями», как именуются беспоповские «отцы духовные», будет служить вечным укором для нее[358].
Чем же объясняется, такое исключительное отношение новообрядческой церкви к старообрядчеству? Только вековой ненавистью ее к русским благочестивым людям. При рассмотрении в Государственной Думе поименованного закона, знаменитый думский лидер А.И. Гучков в своей блестящей речи напомнил членам Думы, в особенности же думскому духовенству, о положении старообрядцев на фронте во время русско-японской войны (1904 г.): «Вы знаете, что в рядах нашей армии в Маньчжурии было много старообрядцев, целые казачьи войска: уральское, кубанское, донское, наконец, сибирские корпуса считали в своих рядах немало старообрядцев, и эти старообрядцы, разумеется, честно исполняли свой долг, умирали на полях в сражениях, а многие их них ранеными попадали в наши госпитали. И знаете ли, что в то время, как поляк-католик, латыш-лютеранин, татарин-мусульманин и даже японец-буддист, умирая, получал последнее духовное утешение и напутствие от своих духовных лиц, знаете ли вы, что к старообрядцам их священники не допускались, ибо законом возбранялось допущение в госпитали и тюрьмы старообрядческих священников. Вы только подумайте об этом холодном бездушии, когда людей посылали на смерть за царя и отечество, а потом давали умереть как собакам»[359].
Гучков, как и множество других ораторов-депутатов, не смог убедить думское духовенство и так называемые «правые» партии голосовать за старообрядческий закон, они голосовали против. Вековая ненависть и тут восторжествовала. Во имя ее и на ее основе придумана кощунственная ересь о «смазании миром хиротонии». Она послужила причиной возобновления старой, давно забытой ереси люцифериан, она же создала исключительное отношение новообрядческой церкви к старообрядчеству. В течение двух с половиной веков всегда было так: всем религиям свобода — старообрядцам нет ее, все вероисповедания воздвигали на лучших улицах даже столичных городов свои церкви, колокольни, кирхи, даже мечети и синагоги — и только старообрядцам не разрешалось строить церквей ни в городах, ни в селах. Все религии имели право воздвигать на своих храмах свои символы: шестилучную звезду, полумесяц, петуха, и только старообрядцам не позволялось воздвигать св. крест восьмиконечный на своих молитвенных помещениях. Люди всех религий в России допускались на все государственные должности — и только одни старообрядцы не имели этого права. Духовенство всех существовавших в России исповеданий признавалось государством и именовалось в государственных законах присущим им званием, — и только единственной канонически безупречной иерархии старообрядческой в этом было отказано. Вот какую страшную, несокрушимую силу имела ненависть к старообрядцам, и повинна в ней именно церковь никонианская: она пропитана братоненавистнической ересью сверху донизу. Ничем иным, как именно ею, продиктованы все отношения церкви к старообрядческой иерархии. Исчезнет эта злая ересь, — создадутся тогда иные отношения к Белокриницкой иерархии: братские, любвеобильные, почтительные, вполне канонические и истинно церковные.
Раздоры в старообрядческой Церкви.
Беглопоповский раздор
Русское правительство и русская синодская церковь преследовали старообрядческую иерархию не только мерами насилия, но и т. н. «идейными» средствами, которые были, однако, зловреднее всяких насилий и гонений: это ложь, вымыслы, клевета, которыми пользовались враги старообрядчества, чтобы сеять в нем смуту, раздоры и таким образом ослаблять его и разлагать. Известный чиновник николаевского времени, действительный статский советник Липранди, откровенно писал, что правительство «тайным образом сеяло» среди беспоповцев «недоверчивость к поддержанию поповщины», отчего «происходили раздоры между главнейшими двигателями обоих толков». Липранди с большим удовольствием отмечает, что «меры эти неоднократно увенчивались успехом… Примеров тому много»[360]. Ими полна история старообрядчества. Взаимными разногласиями старообрядцев советовал пользоваться сам Николай I. На одном из писем настоятеля Белокриницкого монастыря, инока Геронтия, в котором упоминается о возмущениях, творимых в среде старообрядцев каким-то Поляковым, император собственноручно написал: «Этим раздором надобно, я думаю, воспользоваться, не теряя времени»[361].
И без Высочайших указаний и советов враги старообрядческой иерархии пользовались всякими пошлыми средствами, чтобы повредить ей. Еще не был поставлен ни один епископ для российского старообрядчества, а уж в его среде распространялись злостные слухи, что а) м. Амвросий крещен обливательно; б) что он запрещен от всякого священнодействия; в) что он лишь за деньги продался старообрядцам; г) что он — табашник; д) что в его присоединении к старообрядчеству участвовали жиды и т.п. Навязывание старообрядчеству всяких «жидов», «воров» и даже колдунов — это очень старое средство борьбы с ним. Еще митрополит Игнатий Тобольский и Сибирский, почти современник Никону, затем другой митрополит — Димитрий Ростовский, великий деятель петровского времени, а за ними известный протоирей Иоанн Журавлев, первый «историк» старообрядчества, и многие другие никонианские писатели «ожидовили» все старообрядчество[362].
Было бы удивительно, если бы подобные «борцы» и «обличители» не пристегнули каких-либо «жидов» к Белокриницкой иерархии. Уже в первой книге, выпущенной ими в обличение этой иерархии, появились и жиды и всякие другие «плуты» и «мошенники»[363].
Все эти гнусные вымыслы и бесстыжая клевета усиленно распространялись среди старообрядцев, как и вообще среди всего русского населения, посредством многочисленных миссионерских брошюр, журналов, газет, листовок и устных публичных бесед миссионеров и всяких проповедников господствующей церкви. Старообрядчество же было лишено всякой возможности опровергать все эти лживые наветы на него и его священство: не только печатно нельзя было опровергать их, но и устное, частное, домашнее опровержение считалось «пропагандой раскола» и строго каралось. Известно, что всякая клевета, как бы она ни была нелепа, оставляет после себя липкий след. Конечно, многих старообрядцев смутила пущенная в ход клевета на м. Амвросия. Всяким вымыслам о «факторах-жидах» не доверяли. Но сообщения об обливательном крещении и запрещении Амвросия возмущали и волновали старообрядцев. Сообщниками миссионерам в распространении этих вымыслов были и беспоповцы, которым так же, как и единоверию и новообрядческой церкви Белокриницкая иерархия нанесла сокрушительный удар. Беспоповцы большими массами присоединялись к ней[364], а это приводило в ярость беспоповских наставников и начетчиков, почему они охотно и распространяли миссионерские вымыслы о ней. Вот вследствие такой борьбы против Белокриницкой иерархии не все приходы старообрядческой Церкви приняли ее. Довольно значительное количество их осталось совершенно без священников, и из них образовалось «часовенное согласие», которое по верованиям было поповским, а фактически беспоповским: в Стародубье они назывались «николаевскими беспоповцами», потому что только с Николаевского времени лишились священства. Надежды Николая, что он лишением старообрядцев священства загонит их в единоверие, оказались напрасными. В шестидесятых годах некоторые новообрядческие архиереи предлагали Синоду дать единоверию самостоятельных архиереев, чтобы этим ослабить значение Белокриницкой иерархии. Но Синод, под влиянием Московского митрополита Филарета, поопасался пойти на такую меру, так как не доверял преданности единоверцев господствующей церкви, на что имел твердые основания. В то время единоверцев немало присоединилось к Белокриницкой иерархии. Кроме часовенного согласия, из старообрядческой Церкви выделилось, под влиянием все тех же вымыслов на м. Амвросия, что он обливанец и запрещен, особое согласие «беглопоповское». В своем месте мы уже сообщали, что все тогдашнее «бегствующее» старообрядческое священство подчинилось Белокриницкой иерархии во главе со священником Рогожского Кладбища Иоанном Ястребовым. В числе подчинившихся был и Тульский священник Павел. Он признал м. Амвросия и принял «привезенное из Белокриницкой митрополии святое миро, освященное митрополитом Амвросием, и св. Дары и пользовался ими при крещении и причащении[365]. Но спустя короткое время «учинил церковный раздор» по корыстным побуждениям и ушел к беглопоповцам[366], но и там пользовался все тем же Белокриницким миром. Это был единственный священник на все беглопоповское согласие: к нему, в Тулу, поэтому стекались беглопоповцы со всех мест, и от этого единственного их центра они стали называться старообрядцами «по тульскому согласию»[367].
Павел скончался в январе 1862 г., и со смертью его прекратилось у беглопоповцев преемственное священство. Нового священника, ими принятого, Бориса Акимова, уже некому было присоединить, и он с их согласия сам прочитал себе чин присоединения[368]. Таким образом образовалось новое беспреемственно беглопоповское священство в этом раздорническом согласии.
Многих беглопоповцев смущало такое их положение, и они, по собственной инициативе, стали проверять все пущеные нелепые слухи о м. Амвросии: посылали большие депутации в Константинополь и на родину м. Амвросия, где он родился и был крещен, чтобы лично и на месте дознать о его крещении и святительском его достоинстве. Депутаций этих,известных под именем «исследований о м. Амвросии», было несколько, и все они с ясными и твердыми положительными результатами: депутации привозили достоверные сведения, что м. Амвросий крещен в три погружения, — греки иначе и не крестят, — что он никем и никогда не был запрещен от священнодействия и что за ним нет никаких порочных дел и поступков. После таких исследований оставшиеся беглопоповцы присоединялись целыми приходами. Особенно значительны были присоединения после «исследований» депутации 1892 года; возникло целое движение, захватившее и часовенных беспоповцев, к объединению старообрядчества под правлением единой старообрядческой Белокриницкой иерархии. Синодские и особенно миссионерские круги всполошились, и правительство пошло, под воздействием Синода и главным образом тогдашнего его обер-прокурора, всесильного Победоносцева, на унизительные для церкви меры противодействия росту и укреплению старообрядческой иерархии. В октябре 1895 г. был издан «совершенно секретно» циркуляр министра внутренних дел, коим «вновь разрешается беглопоповцам временно, впредь до особых распоряжений, принимать к себе беглых от православной церкви священников для совершения у них духовных обрядов и треб», о чем и сообщается всем губернаторам «для должного руководства»[369]. Конечно, этот «совершенно секретный» циркуляр должен был быть известен всем беглопоповцам, чтобы воспользоваться им для приобретения себе «беглых попов», доставляемых им самим Синодом, во всяком случае, благословленных правительством. Во-вторых, и попы эти должны его знать, чтобы безбоязненно и свободно служить у беглопоповцев. Миссионеры же всячески способствовали переходу таких попов в «раскол», чтобы только противодействовать ненавистной и столь опасной «австрийской иерархии». У беглопоповцев сразу появилось несколько попов, они обогатились ими. Беглопоповство превратилось, таким образом, во «второй сорт единоверия» и в своего рода миссионерский отдел — предательское орудие борьбы с Белокриницкой иерархией. Массовое движение к объединению всего старообрядчества под единой старообрядческой иерархией было приостановлено. Разрешенное беглопоповство окрепло и, руководимое новыми деятелями, покровительствуемыми врагами старообрядчества и самим правительством, стало во враждебные отношения к Белокриницкой иерархии. Покойный Липранди мог бы еще раз с приятным удовольствием отметить, что «тайное сеяние» правительством среди старообрядцев «недоверия к поддержанию поповщины» имело несомненный успех. Правительство в то же время принимало новые меры гонений против старообрядческой иерархии, о чем речь будет еще впереди в своем месте.
Здесь следует отметить еще одну клевету на митрополита Амвросия. Когда он почил о Господе в ссылке, оставаясь верным старообрядческой Церкви до последнего «издыхания», миссионеры немедленно же распространили слух, что он изменил старообрядчеству и присоединился снова к греческой церкви. Хотя такой факт, если бы он и имел место, ничуть не ослабил бы канонического достоинства Белокриницкой иерархии и хотя он, как мы видели в своем месте, был на самом деле злостным измышлением врагов ее, тем не менее и этот вымысел приносил свои злые плоды: его ставили в вину старообрядческой иерархии[370].
Новое беглопоповство приняло и новую ересь, которой заражено никонианство, именно люциферианскую. Оно не приняло Белокриницкой иерархии, не признавало и ее священников за действительных иереев, но совершаемое ими крещение признавало за действительное. В этом отрицательно-положительном отношении к иерархии и заключается люциферианская ересь. Крестит старообрядческий епископ — крещение действительно, рукополагает — недействительно его священнодействие. «В крестильне — епископ, в алтаре — самозванец», как определяет блаженный Иероним люциферианское нелепое заблуждение.
После 1905 года, когда в России объявлена была свобода религий, беглопоповцы пытались было приобрести себе епископа, и тоже за границей, посылая туда свою депутацию. Но успеха не имели эти попытки. Когда произошла в России большевистская революция и бывшая господствующая церковь распалась на несколько церквей, беглопоповцам удалось присоединить к себе в 1924 году Саратовского архиепископа Николая Позднева. Его так же, как и митрополита Амвросия, присоединил иеромонах, так же помазал его миром, приняв его по второму чину. Но есть огромная и существенная разница в самой цели присоединения. Амвросий «бежал» от своего патриарха (как заблуждающегося, по 15 правилу Двукратного Собора), Николай же пошел к беглопоповцам по особому письменному «благословению» своего священного Синода, чтобы «возглавить раскольническую общину» и воссоединить ее с живистской церковью, как сказано в этом письменном акте. Амвросий присоединился от греческой церкви, чуждой какого бы то ни было большевизма. Николай же перешел от так называемой живистской церкви, лакейски большевистской, «красной» церкви, страшной своим предательством, нечестивой своими «красными «идеями и верованиями, притом от церкви с женатым епископатом, с иерархией в такой степени сомнительной, что даже новые богословы эмигрантской церкви, очень снисходительные ко всем иерархиям (и католической, и армянской, и англиканской) признают, однако, живистскую иерархию недействительной, кощунственной и антихристовой, ибо она состоит в «предательской сделке с антихристовой властью»[371]. Существует и еще одно принципиальное различие. Старообрядческая Белокриницкая иерархия вымолена у Господа многими слезами и скорбями миллионов страждущих христиан и освящена собственными страданиями многих иерархов и других священнослужителей и прежде всего самого первоиерарха Амвросия. Новая же беглопоповская иерархия создана лишь самолюбием и интригами вождей современного беглопоповства: не было здесь ни молитв, ни слез, ни страданий, ни даже ничего благодатно-церковного. Какова дальнейшая судьба этой иерархии, нам пока не известно. Слышно лишь, что имеется уже три епископа новой иерархии.
Неокружнический раздор
Если беглопоповский раздор возник вследствие миссионерских клеветнических вымыслов о митрополите Амвросии, то новый раздор в старообрядческой Церкви — неокружнический — порожден беспоповскими заблуждениями. Как с апостольских времен начали проникать в среду христиан тогдашние языческие, т. н. гностические заблуждения и породили здесь многочисленные гностические течения и секты под разными названиями, главным образом по имени своих вождей и учителей (Василида, Валентина, Карискрата, Карпократа, Сатурнина, Маркиона и многих других) так и в старообрядческую Церковь начали проникать почти с самого начала никоновского раскола заблуждения беспоповские и заражали наиболее податливых членов Церкви.
Беспоповцы утверждали, что со времен Никона в мире воцарился «последний антихрист», предсказанный Господом (Иоанна, 5:43) и св. апостолами (1 Иоанново послание, 2:18 и 2 Фессалоникийцам, 2:3-4); сначала указывали на Никона, как на этого антихриста, другие на Петра Великого, а потом стали учить, что антихриста нужно понимать духовно: это — заблуждения и ереси и «организация», их содержащая. В развитие этого учения об антихристе утверждали, что имя Иисус, которым никониане именуют Господа Христа, есть имя антихриста и что все никониане веруют в этого антихриста; печать же антихристова есть четвероконечный крест, введенный с никоновских времен всюду взамен креста восьмиконечного, который никонианами изгнан ото всех прежних мест: с храмов, с престолов, с просфор, с антиминсов… О пророках Илии и Енохе, которые должны прийти при антихристе собственной личностью в обличение этого противника Христа, понимали духовно. Немало и других заблуждений беспоповских проникало в поповскую среду. Они имели успех потому, что все эти заблуждения были изложены беспоповцами в особых тетрадях и книгах, надписанных именами святых, как будто эти именно святые и писали обо всех этих заблуждениях, и таковые принимались поэтому не как заблуждения или мнения и верования беспоповцев, а как учение святоотеческое.
Старообрядческая иерархия не могла быть равнодушной к такой заразе: пастыри церковные обязаны заботиться, чтобы не было плевел среди пшеницы. По их поручению один из видных знатоков церковных вопросов и писатель того времени, Илларион Георгиевич Ксенос[372], составил сочинение в опровержение всех этих беспоповских заблуждений и изложил в нем церковное учение по всем пунктам беспоповских уклонений от этого учения. Сочинение это, просмотренное и исправленное другим крупным церковным деятелем и писателем того времени, Семеном Семеновичем[373] , было представлено на утверждение московскому Духовному Совету. Написанное в форме «Окружного послания» ко всем чадам «единыя святыя, соборныя, апостольския, древлеправославно-кафолическия Церкви», оно было подписано 24 февраля 1862 года московским архиепископом Антонием и другими четырьмя епископами, а также некоторыми иереями и в таком виде опубликовано[374]. «Послание» состоит из вступления и десяти глав, или статей. Во вступлении перечислены ложные беспоповские тетради, числом десять, с изложением их содержания «яже вся суть ложная и баснословная сочинения, в них же проповедуется престание Христопреданного священства, окончание новоблагодатного закона, царствование последняго антихриста, который аки бы восседает на престолех алтарей господствующей ныне в России церкви, яже аки бы иному богу верует и поклоняется, исповедуя под именем Иисуса не Христа Спасителя, но противника Его — антихриста». И «таковая безместная и нелепая мудрования неприметно вкрадаются в Христоименитыя люди, дышущия простотою и незлобием и немогущия различити истину от лжи». Для «сбережения стада Христова» от сего «душепагубного учения» и предлагается «Окружное послание». Десять глав, или статей «Послания» излагают церковное учение по следующим вопросам: первая (статья, глава) — о вечности Церкви и священства с жертвоприношением Тела и Крови Христовой, вторая — о верованиях и заблуждениях новообрядствующей церкви, третья — о Христовом имени, четвертая — о Кресте Христовом, пятая — о евхаристии греко-российской церкви, шестая — о молении за царя и о приношении за него пятой уставной просфиры, седьмая — об «отметании лжесоставленных сочинений», восьмая — о пророках Илии и Енохе, девятая — об антихристе и десятая — о кончине мира и о втором пришествии Христовом.
Самой значительной и самой ответственной была вторая статья — о верованиях и заблуждениях новообрядческой церкви. «Господствующая ныне в России церковь, вкупе же и греческая, верует, — так начинается эта статья, — не во иного Бога, но во единого с нами», — и дальше излагается это верование обстоятельно и доказательно. Затем идет изложение ее заблуждений: «Вины не нашего непоследования пастырем тоя церкви суть важныя и благословныя. Понеже убо попущением Божиим, чрез Никона бывшаго патриарха, древлецерковная предания изменишася. И впоследствии собором (с присутствием греческих патриархов) 1667 года ужаснейшая клятва и анафема на содержащих древняя святоцерковная предания произнесеся и строгое преследование и гонение воздвижеся с мучением. И по сих от пастырей поборающих по новоизложенным догматом и преданием бранныя книги издашася, в них же святейшее и поклоняемое имя Христа Спасителя нашего Исус злохульно поречено, аки бы не знаменает Спасителя и Исцелителя душ наших, но некоего иного Исуса равноухого[375]. К сему же (оле дерзости!) именоваша чудовищным и ничего не значущим[376]. Двуперстное сложение на изображении крестного замения такожде наречено: арианством, македонианством, несторианством, злобожным разделением, арменством, арменскою ересью, армейским кукишем, ариевою пропастью, адовыми вратами, волшебным знамением, демоносидением и чертовым преданием![377] Но и в трехперстном сложении своем учение имеет само с собою несогласное. В Скрижали бо, в Пращице и в предисловии Псалтырей повелевается в трех перстах исповедати оба таинства: таинство Троицы, вкупе и смотрение; два же последние перста имети праздны[378]. В инех же книгах — в трех перстах таинство Троицы, в последних же двух таинство смотрения[379]. К сим же и иная суть изменения и пременения, отъятия и приложения, яже зде исчисляти неудобно есть… Сих ради совесть наша не допущает нас быти в подчинении пастырем тоя церкви, иже, к крайнему сожалению здравомыслящих, не обращают внимания на исправление своих полемических книг и не уничтожают означенных жестокословных порицаний, — порицаний отвратительных, благочестивому слуху невместимых и христианским пастырем отнюдь не свойственных. Аще же некогда, благодатию Божиею озарившеся, отложат вышеупомянутыя порицания, и соборне оставят своя новодогматствования, а «святую старожитность возлюбят и приимут, и порученным себе хранити ю повелят»[380] и начнут последовати всем древлецерковным преданием неизменно, и устроится церковь в таковой точности догматов и преданий, яко же бяше от лет равноапостольного князя Владимира и до лет Никона бывшаго патриарха, «тогда вал того предела в ровенник обратится и единым к другим прихождение учинят сердца»[381]. И мы без всякаго увещания человеческаго пойдем к общению ея. А донележе пребывают соблазны и преткновения, возмущающия совесть нашу, то мы не можем, вопреки учению древлеправославныя Церкве и вопреки убеждению своея совести, после довати новоизложенным догматом и преданием. И сего ради несть раскольницы и раздорницы, но чада единыя святыя, соборныя, апостольския, древлеправославно-кафолическия Церкве». Заканчивается глава молитвою к «единому безначальному Царю славы», дабы ученые пастыри господствующей церкви «обратили должное внимание о вышепредложенных жестокословных порицаниях».
Главным образом вторая статья «Окружного послания» и вызвала движение против него. Оно обнаружило, что действительно «нелепыми мудрованиями» беспоповщины были довольно глубоко заражены многие «люди, немогущия различити истину от лжи». Они и подняли и организовали бунт против «Окружного послания», отсюда получив название «противоокружники», или «неокружники». Большое значение имело еще и то обстоятельство, что к этим бунтовщикам примкнул изверженный из сана за свои преступления епископ Софроний, который и возглавил совершившийся церковный раздор. Раздорники, превратно поняв «Окружное послание» и его цель, обвиняли составителей и издателей его в измене старообрядчеству и в намерениях соединить всех старообрядцев с новообрядческой церковью. Написанное мягко, деликатно, миролюбиво, что можно уже видеть из одной только второй главы, оно действительно давало некоторые основания относиться к нему подозрительно, с недоверием. В таком виде и с такой тональностью оно было действительно несвоевременным. Поэтому ровно через год оно было уничтожено. В Москву прибыл сам Белокриницкий митрополит Кирилл и издал 24 февраля 1863 г. «Соборный акт об уничтожении «Окружного послания». В «Акте» говорится, что «Окружное послание» вызвало великое смятение, соблазн и даже раздор», что оно написано «одним лишь мирским человеком» и издано епископами без воли своего митрополита, вопреки 34-му Апостольскому правилу и 9-му — Антиохийского собора. Посему, на основании сих правил и принимая во внимание наставление «Толкового Апостола»: «Аще и Христос повеле, а видим некоего вредящася от того, удержися и не сотвори по повелению Его» (Зачало 147, лист 516) и что «многие православные христиане действительно не поняли и не вместили смысла «Окружного послания», — «…сим нашим определением, — заявляет митрополит Кирилл, — уничтожаем оное «Послание» и недействительным вменяем». Вслед за митрополитом акт этот подписали архиепископ Антоний и другие епископы и наиболее видные священники[382]. После сего, в течение последующих лет, оно подвергалось неоднократному уничтожению. Однако не всех, возмутившихся против него, успокоило такое мудрое архипастырское действование. Очевидно было, что причины раздора лежали глубже: непримиримые раздорники действительно оказались неисцелимо заражены беспоповскими «мудрованиями»[383] , и что вожди раздора руководились, кроме того, своекорыстными и личными расчетами. Они ввели в заблуждение самого митрополита Кирилла, и он, под влиянием их уверений, что архиепископ Московский Антоний изменяет старообрядчеству, поставил в митрополии нового епископа на Москву 24 июля 1864 г., тоже Антония, 2-го, за что сам подвергся соборному суду российских епископов и суду митрополита Амвросия. Кирилл потом раскаялся в своем проступке и на соборе, состоявшемся в Белокриницкой митрополии 5 июня 1871 г., он подверг Антония 2-го как незаконно рукоположенного и учинившего раздор всеконечному извержению из сана.
Неокружнический раздор распался вскоре на две части: одна часть называлась иовцами, а другая иосифцами, каждая по имени своего епископа.
После 1905 года, когда появилась возможность свободно собираться на старообрядческие Соборы и съезды, состоялись в разное время и в разных городах примирительные съезды и соборы старообрядцев окружников и неокружников, на которых были подписаны примирительные акты обеими сторонами, и с того времени неокружнический раздор пошел на убыль. Но незначительная часть неокружников[384] все еще оставалась в раздоре включительно до времени революции (1917 г.). Существовала она и после этого года, хотя новое катастрофическое положение бывшей господствующей церкви, распавшейся на несколько враждующих между собою церквей, а главным образом — господство в России безбожия, совершенно разрушили беспоповские верования об антихристе, об имени «Иисус», о «роковом» годе 1666-м, о печати антихристовой и о многом другом. Рухнули все внутренние «идейные» препятствия к объединению всего старообрядчества в единую древлеправославную Церковь.
Отступничество от Церкви. Отпадение в единоверие 1865 года.
Отступничество от Церкви присуще всем периодам церковной жизни. На церковном пути неизбежны соблазны и падения. Сам Божественный основатель Церкви предсказал: «Горе миру от соблазнов; ибо надобно прийти соблазнам». (Матфея, 18:7). Особенно много было падений в периоды гонений на св. Церковь, когда маловерные и слабые не могли выдержать жестокостей и мучений за истинную веру и отступали от нее. Еще больше было уклонений от нее в годы еретических смут и соблазнов, когда даже сами вожди церковные — епископы и патриархи — делались жертвою еретической заразы: в периоды господствования на Востоке арианства, монофелитства, иконоборчества православные епископы сотнями уклонялись в эти ереси и св. Церковь оставалась без них. Об арианском времени блаженный Иероним вспоминает: «Весь мир ужаснулся, увидев себя арианским»[385]. Об иконоборческой эпохе св. Феодор Студит говорит, что в то время так многочисленны были уклонения епископов в эту богоборческую ересь и так неразличимо смешалась тогда церковная иерархия, что трудно было разобраться в ее чисто православной преемственности, и святой отец советует поэтому «не простирать исследований далее», в противном случае «великий дар священства станет тщетным», «а без него мы можем впасть в язычество»[386]. Столь же роковое падение епископата совершилось и в никоновскую эпоху, когда открыто благочестивым святителем остался один лишь Павел, епископ Коломенский, за что и был сожжен Никоном. Остальные епископы стали или явными отступниками, или трусливо таили свою веру, боясь участи Павла. И по восстановлении благочестивой иерархии в лице митрополита Амвросия, в ней произошли отступничества. Мы уже упоминали об уклонении в единоверие Тульчинского епископа Иустина, о впадении в раздор церковный Софрония и Антония 2-го. Но эти измены Церкви, как и другие подобные, о которых история не сохранила и памяти, были малоэффектными, бесшумными и почти незаметными. Совсем другое значение имело отступничество, совершенное видными старообрядческими священнослужителями в 1865 году в Москве: оно было весьма шумным, демонстративным и действительно ошеломляющим. Его долго и тщательно подготовлял сам Филарет, митрополит Московский, с целой сетью своих явных и тайных агентов. Отступничеством этим Филарет рассчитывал нанести старообрядческой иерархии сокрушительный и роковой удар. Удар действительно был чувствительным, но без всяких дурных последствий для старообрядческой иерархии.
23 июня означенного года к единоверию были весьма торжественно присоединены: сам наместник Белокриницкой митрополии епископ Ануфрий; весьма талантливый молодой епископ Пафнутий Овчинников, ездивший до сего в Англию по поручению архиепископа Антония, по делу устройства в Лондоне старообрядческой епископской кафедры; секретарь самой Белокриницкой митрополии архидиакон Филарет, «юный» еще, но уже прославленный своей деятельностью, образованностью и познаниями, и еще два других лица, малозначительные — священноинок Иоасаф и иеродиакон Мельхиседек. 17 августа того же года они были представлены самому императору Александру П. Для их жительства и противостарообрядческой деятельности был создан в Москве специально миссионерский монастырь — Никольский (единоверческий, впрочем, отобранный у беспоповцев).
Весьма поучительна и интересна судьба первых трех отступников из этой пятерицы, в особенности Пафнутия.
По своей даровитости, глубокой начитанности, ораторским способностям, уменью литературно излагать свои мысли, по темпераменту, живому, горячему, увлекающемуся, он мог бы принести старообрядческой Церкви огромную пользу своим преданным ей служением и оставить по себе в грядущем потомстве благодарную и славную память. [Мог] быть даже вторым Павлом Белокриницким. Он и был «преданным его учеником, сотрудником и близким другом» до самой смерти Павла — 5 мая 1854 г. Это он написал в «Памятник» Белокриницкий о смерти инока Павла: «Преставился от сея жизни преподобный отец инок Павел Великий в вечное наследие». В то время Пафнутий жил в Белокриницкой митрополии и состоял в звании архидиакона. Весьма молодым, только что исполнилось ему 30 лет, он поставлен был в России на Коломенскую епархию епископом, но все время проживал в Москве, окруженный со стороны старообрядцев особым вниманием, почетом, заботами об его благополучии, прославляемый за прежнюю подвижническую жизнь и как святитель-проповедник прозванный «вторым Златоустом». Такое положение да в такие юные годы и вскружило ему голову; к тому же и характера он был неуравновешенного. По свидетельству проф. Субботина, долго состоявшего с ним в близких отношениях, Пафнутий «был крайне раздражительным, гордым и властолюбивым человеком, и в минуты раздражения и страсти, под влиянием личной вражды, способен был на отчаянные поступки»[387]. Присоединение к единоверию и было таким «отчаянным поступком». У него действительно создалось к тому времени отчаянное положение: с одной стороны, правительство узнало, что он ездил в Англию — устраивать старообрядческую архиерейскую кафедру и встречался там с русскими революционерами Герценом, Кельсиевым и другими, о чем и было напечатано в герценовском «Колоколе», который в России жестоко преследовался как революционный орган; а с другой стороны, Пафнутий впал в некоторые грехи[388], за что и был соборне запрещен от всякого священнодействия. Куда же ему деваться? Конечно, он мог бы смириться и покаяться и, выехав за границу, спокойно и даже плодотворно жить в Белокриницкой митрополии, спасаясь и от русских властей, и от собственных страстей. Но «гордый и властолюбивый» характер его заставил пойти другим путем.
Вскоре по присоединении к единоверию, он был произведен в «противораскольнические миссионеры» и вел публичные беседы со старообрядцами в Московском Кремле, почему и получил титул «кремлевского миссионера». В 1869 г. он совершил миссионерскую поездку на Дон, о каковой мы говорили в своем месте . Он узнал и изучил не только столичное православное духовенство, но и провинциальное, проник в его настроения, в его психику, глубже понял его непримиримо враждебное отношение к старообрядчеству, что его сильно возмутило, и он, внутри этой церкви, повел сначала весьма осторожную, а потом все более смелую и открытую войну против этой психики, против этой вражды к старообрядчеству и, значит, вражды к древнерусской православной Церкви, ее благочестию, ее святорусскому духу и направлению. В Пафнутий заговорил истинно русский борец за древнее благочестие. Уже в отчете своем о поездке по Дону он заявлял, что «всякая раскольническая баба больше знает о церковном расколе, чем любой православный священник, окончивший семинарию». Он требовал расширения прав единоверию, чтобы в него могли переходить и православные; настаивал на равноправности обоих обрядов — и нового, и старого, чтобы и православные, если бы захотели, крестились двоеперстно, служили по старым Служебникам и т.п. Однако то архипастырство, которое с времен Петра провозглашало и учило, что «обряд — вещь средняя, ниже нужная ко спасению», никак не могло допустить эту «вещь» до свободного употребления в церкви и к старому «обряду» относилось с такой же ненавистью, с какой он проклят был на соборах 1656 и 1667 гг. Пафнутий высказывал свои взгляды и требования не только на публичных устных беседах, но и в печати: он издал в трех выпусках свои «Записки по народным беседам», в которых смело разоблачает никоновское обрядоверие и остро критикует «закоренелые» и «тупые» взгляды миссионеров, своих же соратников: архимандрита Павла Прусского, священника Виноградова и самого проф. Субботина, взгляды на старообрядчество, на никоновскую реформу, на старые полемические против старообрядцев книги и на многое другое. Сначала близкий друг и сотрудник Субботина, потом его разоблачитель и противник, он не мог ужиться ни с ним, ни с другими борцами против «раскола». Все больше и все дальше он расходился с ними. Ему стало душно в этой враждебной компании, к тому же она стала строить ему всякие ковы, и ему угрожала большая опасность: смелых и правдивых людей там, в этой тлетворной среде, не любят и не терпят. И Пафнутий снова возвратился в старообрядческую Церковь. Разумеется, пребывание его в России в то время было немыслимо: он подлежал аресту и гниению где-либо в крепости или в каземате. Он поселился сначала в Мануйловском старообрядческом монастыре (в Молдавии), а потом перебрался в Белокриницкий монастырь, где и прожил почти 25 лет, до самой своей смерти, последовавшей 23 февраля 1907 г. Но даже такой продолжительный срок не мог его исправить от никонианских вывихов и очистить от «православной» проказы. Молиться в церковь он ходил очень редко, постов не соблюдал, ел мясное, несмотря на то, что и в единоверии он был монахом, не соблюдал и других иноческих обетов. Только за два года до смерти остепенился и перестал пользоваться мясной пищей. Перед смертью был принят на покаяние Белокриницким священником Пахомием. Смерть его, однако, по рассказам очевидцев, была мучительной. Как жаль, что такой яркий талант так бесцельно и так бесплодно погиб.
Ануфрий был сереньким человеком, ничем не выделялся из ряда обыкновенных людей. Избран был в епископы и даже состоял наместником митрополии потому, что был хорошей жизни, тихий, смиренный и, кроме того, избран в такой момент, когда митрополит Амвросий был только что выслан в заточенье, а о Задунайском епископе Аркадии получили сведения, что турецкие власти его арестовали, — в такое время некогда было разбираться в достоинствах кандидата. Для монастырского служения Ануфрий, даже в качестве митрополита, был очень подходящим кандидатом и вполне достойным. Он был рукоположен 29 августа (10 сентября) 1848 г. в епископы на Браиловскую епархию митрополитом Кириллом. Тогда же был избран и в наместники митрополии. В 1861 г. он прибыл в Москву по церковно-иерархическим делам и здесь сблизился с епископом Коломенским Пафнутием (Овчинниковым), который и возымел на него пагубно-роковое влияние. До самой своей смерти, последовавшей уже в 1894 г., он прожил в вышеназванном единоверческом Никольском монастыре, ничем себя не проявляя. Лишь Субботин использовал его в самых широких размерах для составления своей «Истории Белокриницкой иерархии», получая от него многие сведения о событиях в Белокриницком монастыре или, быть может, навязывая ему эти сведения. Во многих местах своей «Истории» Субботин, игнорируя документы и другие более достоверные свидетельства, каждый раз ссылается на Ануфрия, где это ему нужно для какого-либо извращения фактов и преследуя поставленную им цель — разоблачить Белокриницкую иерархию. Так ли передавал Ануфрий, как сообщает Субботин, это остается на совести последнего, довольно гибкой и, по выражению апостола Павла, «оскверненной» (Титу, 1: 15).
Есть твердые основания утверждать, что и Ануфрий тяготился своим фальшивым положением в единоверии, ибо он там убедился, что официальное православие относится к единоверию с осуждением и презрением. Калужский миссионер о. Дударев сообщает, что сам Ануфрий в дружеской, интимной беседе с грустью передавал ему, что он, близко присмотревшись и прислушавшись к новообрядческим пастырям и архипастырям, убедился, что среди них есть много таких, которые «с подозрением и даже враждой смотрят на двоеперстие и на молящихся двоеперстно, и тем как бы отделяют себя от нас — единоверцев, как бы считают нас не за истинных православных христиан»[389]. В силу определений соборных и учения всей новообрядческой церкви, православные пастыри и архипастыри иначе и не могли и не должны относиться к двоеперстию и к двоеперстникам и, значит, к единоверцам. У Ануфрия, много узнавшего в единоверии правды горькой и обидной, жившего на чужбине в окружении врагов старообрядчества, не было ни средств, ни возможности выбраться оттуда и снова вернуться в «отчий дом», в старообрядчество. Так он и скончался среди чужих и в полной неизвестности, всеми забытый и всеми покинутый.
Судьба же третьего отступника от старообрядческой Церкви — архидиакона Филарета — была еще трагичней и печальней. Он был воспитанником Белокриницкого монастыря, на него возлагались большие надежды, его на общественные деньги образовали: он хорошо владел немецким языком, а это было очень дорого для Белокриницкой митрополии, которой часто приходилось сноситься с австрийским правительством и писать все бумаги на немецком языке. Очень юным Филарет был рукоположен в архидиакона митрополии и сделан митрополичьим секретарем. Он был довольно талантливым и сообразительным служителем. Но поездки его в Россию по церковно-иерархическим делам и в такие юные годы сгубили его. Он тоже сошелся с Пафнутием Овчинниковым, который его увлек с собою в единоверие. Были за Филаретом и грехи юности, за которые грозило ему запрещение от всякого священнодействия; была растрата собранных на митрополию довольно значительных пожертвований, были и другие проступки и ошибки. Для подобных «преступников» единоверие всегда было удобным и спасительным (только не душеспасительным) убежищем. Филарет и укрылся там. Его, как и Пафнутия, произвели даже в иеромонахи. Еще до присоединения Филарет вступил в предательские сношения с Субботиным, о чем сам этот последний рассказывает следующее: «В памятный для меня день, 21 октября 1864 г., ко мне явился молодой человек, назвавший себя старообрядцем, приказчиком одного значительного московского купца и не без смущения начал объяснять, что его и нескольких близких ему людей, имеющих значение в старообрядчестве, весьма интересуют мои статьи о современных движениях в расколе и что, видя, как стесняюсь я недостатком материалов для более верного и полного изображения происходящих в расколе событий, они готовы доставить мне нужные для этого документы в верных копиях и даже подлинные. Понятно, с каким удовольствием я принял это драгоценное для меня предложение. Чрез несколько дней после того я получил от моего посетителя письмо, где он, извиняясь, объяснял, что он вовсе не приказчик, а Белокриницкий митрополичий архидиакон Филарет, присланный в Москву с поручением от митрополита Кирилла по церковно-иерархическим делам старообрядцев»[390]. По совету Субботина и с помощью двух других вышеупомянутых отступников — Иоасафа и Мельхиседека — Филарет выкрал из Белокриницкой митрополии весь ее архив со всеми подлинными официальными документами чрезвычайной ценности и доставил его в Москву Субботину[391] . Филарет, как и сам Субботин, не мог даже подумать в то время, какую чрезвычайную услугу они сделали этим воровством Белокриницкой иерархии. В митрополии архив лежал бы без пользы, никто из посторонних не знал бы даже, что в нем заключается, он и совсем затерялся бы там и погиб во время постигших потом митрополию всяких потрясений. А Субботин не только составил на основании этих документов свою «Историю Белокриницкой иерархии», в которой опроверг на основании именно этих подлинных документов почти все ложные слухи о митрополите Амвросии и о Белокриницкой иерархии, все вымыслы миссионеров (вроде Парфения Гуслицкого), всю целиком клевету, что м. Амвросий будто бы был крещен обливательно и состоял под запрещением Константинопольского патриарха; но потом напечатал в отдельных выпусках и самые документы эти. Старообрядцы раскупили эти издания нарасхват: так дороги и полезны были они им. Конечно, мы не знаем, все ли документы Субботин опубликовал, может быть, в интересах «православия» кое-что и скрыл; но и то, что он обнародовал, представляет великую ценность: пред нами предстал митрополит Амвросий и все его дело в таком чистом и светлом виде, что всякий беспристрастный и честный зритель и читатель должен признать Белокриницкую иерархию беспорочной, святой, воистину благодатной и спасительной, несмотря на все субботинские противоположные выводы и выпады. Субботин потом спохватился и понял, какую бесценную услугу сделал он старообрядческой иерархии, опубликовав Белокриницкий архив, и, чтобы «поправить» дело, втиснул в него и некоторые фальшивые бумаги и письма, сфабрикованные при его содействии Филаретом. Но «поправка» эта опозорила лишь самих фальсификаторов. Филарет написал, а Субботин издал даже специальную брошюру под заглавием: «Был ли и остался ли предан старообрядчеству м. Амвросий». В ней Филарет признается, что способен был «составлять грамоты, исполненные лжи, считая ложь сию извинительной ради пользы Церкви»[392]. Утверждает «с полной уверенностью, что м. Амвросий перед смертью возвратился опять в греческую церковь» и что именно сын Амвросия, Георгий Андреевич, дал в то время телеграмму в Белую Криницу митрополиту Кириллу, извещавшую о смерти Амвросия, с пояснением, что он перед смертью «напутствован греческим священником»[393]. Старообрядцы имели возможность побывать в самом Триесте, где похоронен м. Амвросий, и от тамошней греческой консистории получить все сведения о кончине сего святителя, а от почтового австрийского ведомства получить надлежаще засвидетельствованные копии всех телеграмм, посланных сыном Амвросия в то время, и этими справками и документами опровергнуть выдумку Филарета[394]. Филарет сфабриковал даже письмо Георгия Андреевича, сына Амвросия, в котором проклинается митрополит Кирилл от лица Амвросия. В письме этом есть роковые слова против Кирилла, чтобы он «на свой смертный час крицал как собак»[395]. Мы видели, как спокойно и праведно почил о Господе м. Кирилл, за два дня предусмотрев свою кончину[396]. А составитель этого фальшивого письма, Филарет, действительно «кричал на свой смертный час». Какую страшную трагедию переживал Филарет, находясь в отступничестве, мы не знаем. Он жил среди врагов старообрядчества в вышеупомянутом Никольском монастыре, куда проникнуть старообрядцам было трудно. Но называем ее «страшной» по ее действительно страшным последствиям: он сошел с ума в 1886 г. Пафнутий в это время жил уже в Белокриницкой митрополии, Ануфрий томился презренным положением единоверия, а кругом ненависть к старообрядчеству. Филарет, несомненно, мучился своим юным отступничеством и особенно своими фальшивками и вымыслами и в результате — сумасшествие. Пятнадцать лет бедняга страдал в московском сумасшедшем доме и только в 1901 г. постигшая его смерть избавила от этого мучения. Сумасшествие его было буйным, и он действительно, как предрекал м. Кириллу, сам «кричал на свой смертный час». Как верны предупреждающие слова апостола Павла: «Не обманывайтесь: Бог поругаем не бывает. Что посеет человек, то и пожнет» (Галатам, 6:7).
В преддверии свободы.
Всякая свобода, тем более религиозная, дается нелегко, лишь после больших усилий и многих страданий. Путь к ней очень длинен и весьма тернист. Сколько раз она провозглашалась в России и как быстро после сего она меркла и без боя уступала свое место всякому гнету, притеснениям, гонениям и всякой несправедливости. Тираны не выдерживают ее яркого света и в таком случае или сами слепнут от нее и гибнут, или гасят этот свет и губят свободу.
«Освободительное» царствование Александра II закончилось, как мы видим, весьма печально. Наступило царствование Александра III, над великой страной сгустились сумерки реакции. Но старообрядцы и в это время продолжали верить и надеяться, что им, как верным сынам своего отечества и своего государя, даст правительство хотя какое-нибудь облегчение в их тягостном религиозном положении. К несчастью всей страны, на ее внутреннюю политику имел роковое влияние тогдашний обер-прокурор Синода К.П. Победоносцев, страшно ненавидевший старообрядцев и в особенности — старообрядческую иерархию. В течение всего царствования Александра III (1881-1894 гг.) и полцарствования Николая II (1894-1905 гг.) этот «временщик» неустанно и упорно вел политику гнета и преследования старообрядчества. Он был фактическим и «всесильным» главой господствующей церкви и распоряжался в ней, как в своем поместье: она шла на его поводу, отчего положение старообрядцев становилось тягостнее, невыносимее, потому что на местах все духовное начальство жило и дышало духом победоносцевщины.
В правительственных сферах, однако, сознавали многие государственные умы, вопреки Победоносцеву, что нужно все-таки как-то урегулировать религиозную жизнь многих миллионов русских людей, именуемых старообрядцами, что какой-то закон для них необходимо создать и издать. Да такой закон необходим и самому правительству и всему государству. И такой закон с первых же годов нового царствования начал подготавливаться. Победоносцев всячески старался, чтобы никакого закона не было издано для признания самого существования старообрядчества, по его терминологии — «раскола». По его заказу была написана проф. Н. Субботиным и самим обер-прокурором Синода напечатана в Санкт-Петербурге в синодальной типографии специальная брошюра «О сущности и значении раскола в России» (1881 г.). Она предназначалась главным образом для правительственных кругов. В ней решительно требовалось: «Русское правительство не должно признавать и ограждать законом существование раскольников, напротив, должно подвергнуть их суду». До дикости наглое требование — признать миллионы русских людей преступниками и судить их, как уголовных злодеев, вызвало сильный протест в тогдашней, во многом еще стесненной печати. Выступил в ней и знаменитый философ Вл.С. Соловьев. «Преемники низложенного патриарха Никона, — писал Владимир Сергеевич в аксаковской «Руси», — решительно пошли по его следам, умножая кровавые гонения на старообрядцев. Вскоре формы этих гонений смягчились, но и смягчение это произошло по почину не церкви, а светской власти. Когда затем Петр III, Екатерина II, Александр I и Александр II по личным побуждениям человеколюбия и веротерпимости все более и более ослабляли религиозные преследования, иерархия не только не руководила ими в этом, но и задерживала их добрые начинания, ревниво охраняя латинское начало принуждения в делах веры и совести. Иерархи русской церкви, — внушает им Соловьев, — сами должны ходатайствовать перед светским правительством об отмене всех утеснительных законов и мер против старообрядцев»[397]. Сам редактор «Руси» добавил к этому: «Требование свободы совести или искренности в деле верования, свободы Богослужения и прекращения всякого внешнего насилия, особенно же уголовных преследований за религиозные убеждения — вполне согласно с духом евангельским, вполне истинно, вполне право, кем бы и где бы оно возглашено ни было».
Ни печать, ни общественное мнение, ни государственные мужи, ни государственная польза и законная необходимость не могли воздействовать на синодского обер-прокурора. Закон о старообрядцах, хотя и появился на свет Божий, спустя два года, подписанный и утвержденный государем 3 мая 1883 г., но далеко не в том виде, как он был предварительно отредактирован Государственным Советом. В предварительной редакции введено было наименование «старообрядцы»; объявлялось «распечатание церквей и часовен, равно открытие монастырей и скитов старообрядческих, прежде закрытых во всей России»; дозволялось строить новые церкви и часовни с колокольнями при них; «при погребении умерших старообрядцев дозволялось предношение икон, хоругвей и крестов в сопровождении архиерея или священника» в соответствующем облачении и с «пением Святый Боже и других песнопений заупокойных»; разрешалось «старообрядцам заводить общественные начальные школы», а окончившим гимназический или университетский курс занимать преподавательские должности во всех учебных заведениях, включая университеты; «дозволяется старообрядцев производить за их заслуги из простых рядовых в высшие дворянские чины». Все эти права, разрешения и дозволения ни в какой степени не вошли в майский закон, утвержденный государем и распубликованный для пользования и руководства. В нем сохранилась ругательная и обидная кличка «раскольники». О школах, о преподавательских должностях, о производстве в чины, о существовании у старообрядцев иерархии даже намека не осталось — все это было дочиста выкорчевано из прежнего законопроекта. По новому закону старообрядцам разрешалось лишь:

а) иметь паспорта «на отлучки внутри империи»;

б) «производить торговлю и промыслы»;

в) «вступать в иконописные цехи»;

г) «занимать общественные должности…волостного старшины или его помощника» и то лишь «с утверждения надлежащих властей»;

д) «творить общественную молитву, исполнять духовные требы и совершать богослужение»;

е) «исправлять и возобновлять принадлежащие им часовни и другие молитвенные здания, пришедшие в ветхость», но без всякой перемены наружного вида, притом всякий раз с разрешения губернатора или начальника области;

ж) распечатание молитвенных зданий, но на каждый случай с особого разрешения министра внутренних дел и при «предварительном сношении с обер-прокурором св. Синода»; «распечатание же монастырей и скитов не допускается»;

з) в тех случаях, когда значительное население старообрядцев не имеет никаких молитвенных зданий, — «с разрешения министра внутренних дел, обращать для общественного богомоления существующие строения», но наблюдать, чтобы они не имели внешнего вида «православного храма»;

и) при погребении умерших [дозволять] предношение иконы, а на кладбище творение молитвы с пением, но без употребления церковного облачения.

Вот и все «права», которые признаны были за старообрядцами законом 3 мая 1883 г. Собственно, никаких прав не было дано, узаконивалась лишь зависимость всего старообрядчества от усмотрения министра внутренних дел, обер-прокурора Синода и местных губернаторов или начальников областей. Но многомиллионный русский народ был рад и этому, ему разрешалось законом (подумать только — законом!) молиться Богу в своей родной стране, не публично, конечно (Боже, сохрани!), а в наглухо закрытых помещениях, нести икону за своими покойниками, а на кладбище — это обыкновенно за городом — спеть даже «Святый Боже» и, кроме того, иметь паспорта, чем всегда пользовались в той же России даже бродяги. Для старообрядцев это было узаконено лишь в 1883 г. Как же не радоваться такому «благу». К изложенным статьям было еще добавлено, что старообрядческие требоисправители «не подвергаются за сие преследованию», но за ними «не признается духовного сана или звания» и строго воспрещается «публичное оказательство раскола», под каковым разумеются крестные ходы, публичное ношение св. икон, облачений и «раскольническое пение на улицах и площадях». Под «раскольническим» пением понимались не так называемые «бесовские» песни — пьяные, разнузданные, с похабщиной: это пой, сколько хочешь, а церковные песнопения, коими прославляется Бог, Пресвятая Богородица и все небесное, святое и чистое. Изложенный закон нелицемерно и правдиво свидетельствует о жутком положении старообрядцев в России в то, не совсем далекое от нас, время. Но жизнь тогдашняя многочисленными своими фактами рисует еще более мрачную картину этого положения. Из многочисленных старообрядческих храмов и молитвенных домов, отобранных от старообрядцев по всей России и запечатанных, ни один не был возвращен старообрядцам или распечатан, что разрешалось сим законом. Зато сколько новых старообрядческих молитвенных домов было закрыто, ограблено и отобрано уже после [выхода] этого же закона. Мы не можем в «Краткой истории» приводить все эти факты, многие из них были в свое время оглашены в старообрядческой заграничной печати[398]. Выше мы сообщали о возмутительном факте сожжения нетленных тел старообрядческих священнослужителей — епископа Кавказского Иова и священника Григория, много лет покоившихся в старообрядческом монастыре «Обвалы», близ станицы Кавказской (Кубанской обл.). Совершил этот «подвиг» ставропольский миссионер архимандрит Исидор Колоколов, присланный из Петербурга уже после обнародования изложенного закона почти через тринадцать лет, а самый монастырь этот отобрал от старообрядцев со всем его достоянием — церковью, кельями, внутренним убранством, всею церковной утварью и пр. в феврале 1894 г., престарелых же иноков этой обители разогнал, а епископа Силуяна, жившего здесь, выслал в ст. Урюпинскую. Майский закон ничуть не защитил старообрядцев как от этого разгрома, так и от многих других. Как и в предыдущее царствование, и теперь продолжались налеты полицейских властей, преимущественно под командой православных священников и миссионеров, на старообрядческие молельни и часовни для их закрытия или ограбления и нередко во время самого богослужения, когда останавливали его с насмешками и кощунствами[399]. Наиусерднейшим гонениям подвергались старообрядческие священнослужители: их преследовали не только за исполнение духовных треб и за иерархические наименования, но и за одежду их (кафтаны, поддевки, казачки), за длинные волосы, даже за шляпы (рядили их в картузы), предавали их суду и всячески преследовали[400]. Разгоняли и закрывали старообрядческие школы, а преподавателей отдавали под суд; школы самые примитивные, в которых обучались дети лишь чтению церковных книг. Старообрядцы обрекались на безграмотность и темноту за неимением своих школ; а в казенных школах издевались над старообрядчеством и на уроках по Закону Божию старообрядческих детей-учеников подвергали насмешкам и опозорению, почему таковых школ и избегали старообрядцы[401]. Особенно тягостным было брачное положение старообрядцев. Закон о записи при полиции «раскольнических» браков, изданный еще в 1874 г., оказался мертвым: им старообрядцы не могли воспользоваться не только потому, что они не хотели и не могли вопреки своей совести и верованию именовать и признавать свои браки «раскольническими», но и потому, что в эти брачные книги могли быть внесены лишь такие старообрядцы, которые докажут, что они никогда не принадлежали к «православной» церкви. А доказать это никак нельзя было так называемым незаписным старообрядцам, а их-то большинство в старообрядчестве — миллионы людей. «Незаписными» считались те старообрядцы, которые в Петровское время, когда требовалось объявить себя и записаться «раскольниками», не сделали такого объявления и не записались в «раскол»: так они и остались числиться «православными» казенными христианами, но не только они, но и дети их, и внуки, и правнуки — во всех последующих поколениях, включительно до русской революции, хотя ни сами родители, ни дети их, ни внуки, ни правнуки никогда не состояли в «православной» церкви, а родились и крестились в старообрядчестве и здесь принимали все таинства, здесь молились, здесь и умирали. Но беда в том, что никто не в силах был вычеркнуть их из записи «православных» и перевести в списки «раскольников», и браки таковых лиц нигде нельзя было записать: ни в метрических книгах «православных» приходов, потому что они там не совершены, ни в полицейских «раскольнических» записях, потому что врачующиеся считаются «православными». А отсюда, из такого безбрачного положения следовали нередко всякого рода трагедии: семейные, наследственные, имущественные, судебные и другие. Положение было ужасное, и не было никакого выхода из него. В некоторых губерниях сами полицейские управления ходатайствовали перед духовными консисториями разрешить им записывать в брачные книги тех «раскольников», которые хотя и числятся «православными», но в действительности о которых достоверно известно, что они и родились, и крестились в «расколе», и что даже родители их были раскольниками. Но консистории на такие ходатайства отвечали отказом и разъясняли, что «ни церковная власть, ни гражданская уклоняющихся в раскол не признают раскольниками, а признают заблуждающимися чадами православной церкви, следовательно, и дети их, родившиеся во время уклонения их от церкви, не могут считаться раскольниками от рождения, хотя бы они и были крещены по раскольническому обряду. Крещение по раскольническому обряду не может дать законного права именоваться раскольниками тем, кои по закону должны быть крещены по обрядам церкви православной». Посему браки таковых лиц «признаются незаконными и недействительными» и «дети, рожденные от таковых браков, также не подлежат внесению в раскольнические метрические книги»[402]. Консистории предписывали православным священникам по всем приходам не выдавать удостоверения таковым старообрядцам, что они принадлежат к «расколу». Кроме того, они разъясняли, что над таковыми лицами, в случае их смерти, «воспрещается раскольникам погребение их по своим обрядам, а требуется, чтобы оно было совершено в православной церкви»[403]. Брачные трагедии порождали еще погребальные трагедии и прямо ужасы, а из них возникали новые и новые «преступления» и сердцераздирающие драмы. Сколько было старообрядческих священников привлечено к суду и осуждено за погребение таковых старообрядцев, как подлежащих «погребению по православному обряду»! Сколько было издевательств «православных» священников над таковыми покойниками, которых вытаскивали они с помощью полиции или пожарных из старообрядческих домов и даже церквей и тащили их для отпевания в свои церкви, не дав даже закончить старообрядческое погребение! А сколько было при этом душу раздирающих сцен: родственники не давали своего покойника в чужую церковь к чужим попам на посмешище — на какое-то кощунственное, ибо насильственное и притом над «раскольником» же, погребение, хватались за гроб с плачем, с рыданиями, воплями, а в это время полицейские по приказанию попов отталкивали их, били, ломали им руки. Боже мой! Каким страшным в такие моменты представлялось старообрядцам это «православие» с такими чудовищными насильниками, служителями его[404].
Но над старообрядцами совершались тогда, в то мрачное время после опубликования закона 1883 года, еще более чудовищные насилия: от родителей, числившихся «православными» отбирали их детей, чтобы воспитывать их по-православному, а самих родителей предавали суду за совращение детей в «раскол». По одному такому делу состоялись приговоры даже московского окружного суда и московской судебной палаты[405]. Но так как Сенат все-таки кассировал эти приговоры, то состоявшийся в 1897 г. в Казани миссионерский съезд постановил: «Просить правительство издать закон, на основании которого можно было бы отбирать детей у раскольников». А так как для воспитания сих детей требуются немалые расходы, то «преосвященнейший Рязанский Мелетий предложил конфисковать имения и имущество раскольников и не допускать их до ведения торговли и приобретения земли, домов и пр».[406] Такими требованиями казанского миссионерского съезда возмутился даже князь Мещерский, придворный реакционер. В своем «Гражданине» он писал: «На этот съезд созваны были самые лучшие представители церковной иерархии, самые усердные и самые просвещенные ревнители православия — и тогда говоришь себе: если при этом лучшем, отборном составе миссионерского съезда он мог беспрепятственно и с легким сердцем целый день посвятить на обсуждение таких мер, как отбирание детей и конфискация имущества старообрядцев, то что же должно происходить во имя интересов православия и в деле борьбы его с расколом и ересью в тех темных уголках Русской земли, где живут и действуют не лучшие и не отборные, а обыкновенные церковные люди?»[407]. Там происходили настоящие иродовы побоища во всех видах и всяких родов. Например, Смоленский и Дорогобужский епископ Никанор письмом от 22 октября 1896 г., за № 12400, предложил смоленскому губернатору «не допускать отдельных раскольнических кладбищ» и «иметь строгое наблюдение за раскольниками при рождении и при погребении, чтобы со стороны их не было отнюдь допускаемо отступление от установленных законом правил при совершении их обрядов»[408]. До таких мер не додумался и старый Ирод. Смоленский губернатор должен был, по сему преосвященному предложению, всех своих полицейских превратить в своеобразных акушеров, чтобы они на самом деле были точными исполнителями требований при «раскольническом» рождении и не допускали бы никаких уклонений от «установленных правил» рождения.
Такое отношение к старообрядчеству властей духовных и светских, когда в одном месте закрывают храмы и грабят церковное имущество, в другом — тащат умерших старообрядцев с пожарными и полицейскими в «православную» церковь для насильственного отпевания, в третьем — разрушают браки и семейную жизнь превращают в каторгу, в четвертом — отбирают от родителей их родных детей, в пятом — над самим рождением устанавливают строгий надзор, в шестом — вытаскивают из старых могил давно умерших старообрядческих священнослужителей, сооружают из их нетленных тел костер и кощунственно сжигают их — все это в некоторых старообрядческих «согласиях» в такой степени сгустило и без того отравленную атмосферу отношения к миру и ко всем этим гонителям, что когда была предпринята в 1897 г. всероссийская перепись, то пошли ужасающие разговоры и толки о «последнем времени» и о наступлении времен антихристовых, а самую перепись признали делом антихриста, уловляющего в свои сети всех записавшихся в нее. И вот под этим убийственным впечатлением в Тираспольских плавнях (близ г. Тирасполя Одесского округа) совершилось страшное событие, ужаснувшее весь мир: 25 старообрядцев и старообрядок добровольно замуровались живыми, одни из них в одном погребе, а другие были зарыты прямо в могилу, чтобы избежать этой антихристовой переписи. Все, конечно, погибли, некоторые даже с грудными детьми. Это было результатом именно гонений на старообрядцев. Никто и не подумал бы об антихристе и его коварных замыслах, если бы не было его гонительных дел и наступлений.
Потрясающее событие в Тираспольских плавнях, эти 25 погребенных заживо страдальцев, ужаснувшихся антихристовыми кознями, должны бы ударить по сердцу и по всем внутренним струнам властей — духовных и гражданских — с такой силой, чтобы они забыли в один миг все насильственные меры, применявшиеся ими к старообрядчеству, все действительно антихристианские к нему отношения и сразу же стали бы на путь евангельский, на путь мира, любви, братского прощения и взаимного понимания. Но случилось как раз обратное: вышеупомянутый миссионерский съезд в Казани собрался именно после тираспольской трагедии, взволновавшей весь мир и нимало не потревожившей эту толстокожую, непроницаемую, омертвевшую в своем гонительном упорстве среду. Мы уже видели, какие варварские постановления вынес этот съезд. Он, кроме того, постановил: «Воспретить раскольникам открывать школы для обучения своих детей и закрыть существующие и равно воспретить родителям и родственникам раскольников обучать своих детей грамоте» и «просить правительство о закрытии всех раскольнических молелен»[409]. Эти меры, как и другие, были продиктованы самим главой церкви, обер-прокурором Синода Победоносцевым. Он еще в 1892- 93 гг. в своем всеподданнейшем отчете проектировал: «Признавая соблазнительными открытые торжественные служения лжеархиереев австрийского толка с употреблением всех священнических облачений в моленных и особенно на Рогожском Кладбище, св. Синод находит полезным:

а) запретить лжеархиереям пребывание в Москве;

в) воспретить носить в моленных одежды, присвоенные священнослужителям;

г) не допускать устройства раскольнических храмов и

д) воспретить в Бессарабии публичное оказательство австрийской поповщинской секты»[410].

Таким образом, проектировалось совершенно отменить закон 3 мая 1883 г. и вернуться к мрачной эпохе николаевщины. В то же время, с своей стороны, проф. Субботин, имевший немалое влияние на самого Победоносцева, приводил как этого «временщика», так и самый Синод, а также и другие церковные верхи в ужас своими тревожными набатными сообщениями, что «раскол», несмотря ни на что растет, укрепляется и грозит потрясти до основания всю господствующую церковь. Особенно ужасал необычайный рост Белокриницкой иерархии. Как же не ужасаться, когда в самой Москве живет старообрядческий архиепископ Савватий, которому старообрядцы приобрели даже «приют» — домик на окраине столицы, на Апухтинке, где он и имеет свою убогую канцелярию. По этому поводу Субботин со сладостью вспоминает былые времена: «Мы помним время, когда Антоний (старообрядческий архиепископ), который был притом не чета Савватию, жил в Москве под постоянным страхом быть найденным и схваченным, укрывался в пустырях или в подмосковных раскольнических деревнях, не имел в Москве одного постоянного приюта и даже переодевался в чужое платье, чтобы только не быть узнанным. Теперь же и раскольнические попы свободно разгуливают по Москве в своих рясках или чуйках и сам их владыка живет открыто»[411], а этого не должно быть в православной России. Субботин бесстыдно требовал от правительства уничтожения Рогожского и Преображенского Кладбищ в Москве, ибо с уничтожением этих «единственных и важнейших теперь центров раскола» и самый «раскол ослабеет»[412]. Еще в больший ужас приводило число «расплодившихся в Москве раскольнических попов»: стало их 17, да диаконов 8, тогда как «сам пресловутый Антоний служил без диакона, а попов в Москве было всего четыре»[413]. И вот Синод во главе с Победоносцевым предлагают государю, как это ясно из обер-прокурорского отчета, совершенно уничтожить старообрядческую иерархию, прекратить в старообрядчестве всякое совершение таинств церковных и прежде всего — Божественную литургию, ибо воспрещение употреблять облачение в старообрядческих храмах и вообще в закрытых зданиях есть прекращение всякого священнослужения, великого церковного освящения и всего священного, благодатного и спасительного. Миллионы русских древлеправославных благочестивых людей, по настоянию русской же синодальной власти, обрекались на какое-то бесцерковное, безыерархическое, безблагодатное и почти безбожное состояние. Такое пагубное состояние многомиллионного русского народа, именуемого старообрядчеством, не ужасало и ничуть не тревожило ни Синод, ни его главу Победоносцева: пусть будет в России лучше безбожие, чем старообрядческая иерархия. К такому именно положению направлены были все усилия синодальной власти, все ее мероприятия и все замыслы в борьбе с старообрядческой древлеправославной Церковью и ее законной иерархией.

Старообрядческие онлайн-лекции. Посвятим Воскресный день Богу!

Старообрядческий сайт

Рогожское кладбище в Москве.